Что было, то было (повести, рассказы)

Логинов Николай

— Баушка, ты плакала?

— Нет-нет, дитятко. Беги играть, беги.

— Печенюшку тебе надо?

— Добрая моя! Я еще ту не съела. Зубков-то у бабушки нет…

Взяв печенье, Таня опять умчалась.

Павел проводил ее взглядом, подошел к снимкам, висевшим в простенке. На одном был, должно быть, сын Власовны — в пиджаке, при галстуке. На другом — двое: тот же молодой человек, только в вышитой косоворотке, и женщина в нарядном платье.

— А внучка ничего о них не знает? — повернулся Павел к Власовне.

— Про

мать знает, а отец, думает, на фронте.

— Сколько ей?

— Пять уже.

«Моей Галке тогда тоже было пять», — подумал Павел тоскливо и неожиданно для себя сказал:

— Власовна, хотите, чтоб у Тани снова был отец? — И, не дожидаясь ответа, словно боясь, что поспешный ответ ее может все разрушить, Липатов рассказал недавний сон, не утаив свое горе.

Старушка слушала и вместе с ним переживала его несчастье:

— Погибли? Обе-то?.. Какое горюшко свалилось на жену-то вашу!

— Я стал бы вам сыном, вашим Павликом, и Таниным отцом. Разрешите? — произнес он просяще. — Писал бы с фронта… Кончится война — взял бы обеих к себе. Лида обрадуется, приголубит вас, как родную мать. Вот сами поймете. — Он старался говорить как можно убедительнее. — Таня так похожа на Галинку! Я ведь точно такой же, пятилетней, с такими же беленькими косичками оставил ее в Ленинграде. Даже не пришлось попрощаться как следует… Подумайте, Власовна.

Липатов подошел к ней. Она поднялась с лавки, растерянно произнесла:

— Как же это… Павлуша?.. — Голос ее срывался.

Появилась в избе Таня. Она слышала эти ее слова и, закинув головку, уставилась на бабушку. Вдруг кинулась к Павлу, всхлипывая, уткнулась в его колени. Липатов поднял ее. Таня тотчас цепко обвила его шею ручонками, лепетала:

— Наш папа… мой… Я сразу догадалась. Баушка хитрая, не сказала!..

Теперь уж и его душили слезы…

Пусть не осуждают боевые друзья капитана Липатова за то, что в такое горячее время он на сутки задержался подле так неожиданно ставших ему дорогими бабушки с внучкой.

Они гуляли в поле, ходили в лес, сидели на крыльце — и говорили, говорили. Всем троим было хорошо, и особенно отрадно Власовне. «Таня приняла его за родного отца, — думала она, глядя на гостя, пожелавшего заменить того, о ком так много проплакано тревожных ночей! — Сердечко-то ласку чует. Приглядеться — будто похож на моего Павлушу. И улыбается будто так же. Видать, добрый, не обидит старую, выведет в люди малютку…»

Прислушалась к беседе Павла с Таней.

— Далеко-далеко? — спрашивала про что-то усевшаяся к нему на колени Таня.

— За тысячу километров, — отвечал Павел.

— Баушку возьмем? — Искоса взглянула на бабушку. — Не слушай, баушка!

— Пускай слушает, ведь ей тоже хочется поговорить, — заступился за Власовну Павел.

— Возьмем?

— А как лучше — оставим здесь одну или возьмем?

— Лучше

возьмем. Ты поедешь, баушка?

— Куда, дитятко?

— Папа, скажи, куда.

— В большой-большой город.

— Поедешь, баушка?

— Поеду, как же. Куда вы с папой — туда и я.

— Баушка говорила — папа забыл дорогу домой. А ты не забыл, папа?

— Сначала забыл, потом вспомнил.

— Больше никогда не забудешь?

— Ни-ког-да! Разобьем фашистов — снова приеду, тебе куклу привезу. Красивую-красивую. Надо куклу-то?

— Да.

«Все-таки похожа на Галку, — снова подумал Павел, любуясь Таней, своим найденышем. — Только вот родимое пятнышко переселилось с мочки на щеку и вместо голубеньких ленточек в косичках пестрые лоскуточки».

Заморосил дождь. Они с крыльца перебрались в избу, и беседа продолжалась. Но уже недолго. Павел сам прервал ее:

— Пожалуй, пора мне и в путь-дорожку дальнюю. — Он хотел произнести это беззаботно, а дрогнувший голос выдал его волнение.

Таня сразу притихла. Власовна поднялась с лавки, хотела что-то сказать и лишь часто заморгала глазами. Липатов снял с колен Ташо.

— Ну, не кручиньтесь! Скоро снова увидимся, — произнес бодро, как только мог, подошел к Власовне, обнял. Потом подхватил на руки Таню, поцеловал и вдруг на губах своих почувствовал Танюшины соленые слезинки. Еле совладал с собой — горький комок застрял в горле и не таял, пока Власовна снимала с гвоздя шинель, пока выводили они втроем из избы на крыльцо, и только там, когда в лицо Павлу дохнул свежий ветер, он немного успокоился.

Взял из рук Власовны шинель, присел на корточки, еще раз поцеловал Таню, тихо спросил:

— Ну, моя хорошая, будешь папу ждать, письма писать?

Таня надула губки и молчала, готовая вот-вот разрыдаться. «Как Галка!» — опять отметил Павел. Распрямился, пожал своей сильной рукой сухонькую руку Власовны.

— Одел бы шинель-то, Павлуша. Дождь ведь, — захлопотала Власовна.

— Ничего, не размокну, — сказал и быстро спустился по ступенькам на тропку.

— Дай бог тебе здоровья! — услышал позади горячий шепот.

Пошел не оглядываясь. Дождь шебаршил по лопухам. Путались в голове мысли. Глубоко вздохнул лишь в поле, словно до этого что-то мешало дышать вольно, полной грудью. Было грустно. Он не замечал ни мокрого подорожника под ногами, ни зыбкой ржи кругом, ни голубого перелеска вдали.

Вышел на большак, в первый раз обернулся. Власовна и Таня стояли на прежнем месте. Второй раз поглядел на Заречье перед тем, как скрыться в перелеске. Но уже не мог различить, есть ли кто на крыльце.

Дождь перестал. Широкая солнечная полоса проплыла от Заречья по ржаному полю, коснулась дороги, захватила на ней путника с серой шинелью, перекинутой через руку. Повеселело кругом, заискрилось.