Что движет солнце и светила (сборник)
Шрифт:
Не знаю, почему я это вспомнила, разглядывая маремана. Может быть, потому что на нем были узкие, облегающие джинсы, и они, так сказать, наглядно подчёркивали: в пазу у него не хило.
— Чо, запала? — перехватив мой взгляд, хихикнула Фанни. — Может, это носовой платок в кармане так свернулся, а член у него — коротышка, хи-хи!
Я её пихнула локтем:
— Молчи, дурёха! Мне фиолетово, что там у него. Лишь бы заплатил…
Мареман вышел из яркого круга света, который падал сразу с двух фонарей.
— Который, девочки, час?
Помираю! Тоже мне, нашел, как подкатить. У самого-то, вон они, часы, поблескивают из-под манжеты. И, кажется, настоящая американская электроника
— Час, да не для вас!
Это Фанни вякнула, глупышка. Тоже мне, заигрывает как придурочная.
— Что так?
Фанни коротко хохотнула, игриво взбила пятерней волосы на затылке, ответила:
— А от вас часом не отделаешься…
Ну-у, поехала на кочерге!
— А у меня времени — во! — и на меня косится, улыбается: — Даже не знаю, что с ним делать, столько времени…
Ясное дело, приезжий-то приезжий этот красавчик, а про нашу площадь откуда-то знает, и наверняка. А впрочем, чего знать-то? Видит: сидят две лахудры, одни, битый час, на плащиках розовые бантики — уже знак: ясно, что почем.
Ладно, надо кончать эту комедию. Что-то знобит, холодок откуда-то из глубин тела высовывает свои осторожные лапки, трогает живот, грудь, поднимается все выше и выше, и я уже знаю: не приму «лекарства» — станет хуже: сначала ломота в затылке, потом руки-ноги словно кто отрывать будет, и страх, боже, страх заполнит каждую клеточку тела, страх — до отчаяния, до рвоты… Надо успеть принять «лекарство», черт бы его побрал.
— Ну, вот что, — говорю. — У меня есть пачка кофе. В зернах. Видите? И сумочку раскрываю. — Настоящий мокко. Такого на вашей Камчатке, или где вы там обитаете, нет и не будет. Я его в ресторане «Юнихаб» по знакомству беру…
— При чем тут Камчатка? — удивляется мареман. — Я его в Стамбуле пил. На углях там кофе готовят, прямо на улице. Только не поймешь, что дороже стоит: кофе или холодная, из горных ключей вода. Там кофе с водой пьют…
— Ну не раскладывать же мне угли прямо вот здесь! Я дома кофе варю. Правда, без коньяка он не имеет вкуса — все равно, что пиво без корюшки…
Это я намек делаю. Неподалёку, в ночном клубе «Одиссей», у Витьки-швейцара можно бутылку взять. Если, правда, знать, как брать. Ну да ничего, я бы помогла. Витька-то запуган всякими проверками, но девочек-то знает в лицо, всегда выручит. Что вы думаете, молодой, здоровый парень за просто так — каких-то две тысячи рублей! — стоит у входа? Из любви к посетителям? Наивные!
Одно плохо, что для ночных клубов мы с Фаннни — как бы это помягче сказать? — ну, не то чтобы не годны, а не той свежести, так я вам скажу. Там элитные девочки тусуются, крутые профессионалки, а кто мы? Да никто! Вернее, любительницы. Но если бы мы с Фанни захотели, то сто очков вперёд этим профурсеткам дали бы. Но мы с ней не какие-нибудь позорные девочки по вызову. Захотим — пойдём, не захотим — останемся вот на этой лавочке, и никакая бандерша нам не указ, да и сутенёра у нас нет. Лично мне нужны денежки, позарез нужны. А Фаннни — та… хм. как бы это сказать?… ну, в общем, той нравится секс с незнакомыми мужчинами. Экстремалка! А еще она говорит, что чем бесплатно давать каждому кандидату в принцы на белом коне, так уж лучше что-то с него поиметь, пусть за удовольствие платит.
Ладно. Вру я всё. Просто не хочется, чтобы вы меня дешевой шлюшкой считали. Ну, посмотрите на меня… Похожа я на шлюшку? Макияж нормальный, не разрисована как не знаю кто. И одежда скромная, юбка чуть выше колена, правда — это потому, что…Ну, не важно, почему. В темноте всё равно не видны следы уколов.
Так что в «Одиссей» мы с Фанни не ходим. Да и чего туда ходить?
— А то, сестра, не знаешь, где бутылку взять, — Фанни надувает губки, закидывает ногу на ногу и вытаскивает пачку сигарет.
Мне ужасно хочется ее сигарет, они у нее с травкой — хоть на время съежится, спрячется липкий осенний холодок в теле…
— Зачем? У меня есть! — Парень выразительно хлопает по пиджаку, который — как не заметила? — точно, чуть-чуть топырится на груди.
Мне-то, по правде, этот коньяк, или что там у него совсем не нужен. А вот Фанни, когда придет с кавалером, той подавай, и подавай чего-нибудь покрепче. Она только так и взбадривает себя, и для другого это надо: упьется, мать родная, а там — все ей трын-трава!
— Ну, сестра, мы пошли, — говорю. — Ты как? Тут останешься?
— Посижу, — отвечает Фанни. — Ключ у меня с собой.
— А вы что, сестры?
— Ага! — хихикает Фанни. — Еще какие! Правда, Бо… Танюша?
Я ее, если б назвала сейчас меня Бочонком, прибила бы, ей-богу. Злая я какая-то стала, и ужас как не люблю, когда, кликуху на всю улицу орут. А тут еще на виске забилась-застучала жилка и тупо, толчками к затылку поплыла боль. Скорей, скорей в нашу с Фанни конуру!
А он, этот красавчик, вдруг ни с того ни с сего принялся с подругой моей разговоры разговаривать: и не прохладно ли ей, и не боится ли одна, темно, все такое и, может, лучше втроем прогуляться, скучно ему и так далее, на что Фанни знай себе хихикает (вот мымра!) да рожи корчит: она, когда курит, и без того щеки надувает, будто в шарик пыхтит, а тут еще и смех напал. Но я дернула парня за рукав, и мы потопали. Он что-то о Стамбуле рассказывал, про накую-то африканскую республику заливал, о Мальте и про то, что японки уже не носят кимоно. О боже, при чем тут они?
Невыносимо ломит затылок, скоро, знаю, сверлящий и вибрирующий комок боли раскрутится жгутом и оплетет позвоночник — тогда придется больше тратить «лекарства», его и так днем с огнем не сыщешь, а к этому подонку Стасу я — пусть сдохну! — ни ногой, дрянь, погань, что он со мной вытворял, кошка и то меньше мышь мучает, ах, мразь, козел!
В подъезде, как всегда темном, стояла, как обычно, десятиклассница Нинка со второго этажа, лобызалась, наверное, с очередным ухажером, потому что испугалась нас, дурочка, отпрыгнула от него и наступила мне на ногу, а весу в этой девахе о-го-го-го!
Сколько раз я уже хотела ей сказать, чтобы прекращала это гиблое дело шашни-машни, все такое. И что с того, что ее мать устраивает свою личную жизнь? Так пусть устраивает в комнате. Нинке-то на кухне в это время можно или нет прикорнуть или уроки, непутевой, готовить?
Моя матушка тоже устраивала судьбу, и не в отдельной квартире, а в комнате коммуналки. О, как ненавижу эту вечно темную, душную от сигаретного дыма конуру! Чтобы не мешать, я уходила куда глаза глядят, и однажды пошел дождь, так все хорошо было — тихая, светлая ночь, мягкий ветерок, машины, люди, музыка, и вдруг — ливень, разом смывший с улицы всех, и только машины, поднимая фонтаны брызг, по-прежнему неслись вперед, и одна окатила меня вонючей грязью.