Что движет солнце и светила (сборник)
Шрифт:
Но Фанни не идет. Я болтаю о том, сем. Володя, кажется, и не думает кадриться — сидит спокойно, смотрит на меня, улыбается. Но так же тускла лампочка в желтом абажуре. Голубенькие в розовый цветочек обои, кусок оторван, но часть надписи осталась: «…вернусь!»
Это Жоржик написал фломастером: «Жди меня и я вернусь!» Обещал вечером зайти, а днем его взяли. На квартирной краже попался. Жалко. Жоржик веселый и нежадный. Эх выйдет через полтора годика! Погуляем. Но Володя о чем-то меня спросил, я машинально кивнула — и невпопад, и снова он говорил, и я кивала, говорила «да», «нет», потому что думала о том, как завтра небрежно выну из сумочки пачку десяток,
Володя снова о чём-то спросил и тронул указательным пальцем запястье моей правой руки.
— Подожди, — ответила я. — Не всё сразу.
— А что, секрет? — удивился он. — Стеклом, что ли, порезалась?
— Порезалась, — отвечаю. — Бывает, Володя.
— А-а, а я думал: колешься…
«На иглу я давно села, — усмехаюсь про себя, — только зачем тебе об этом знать? Потом, когда включишь свет (надеюсь, у нас будет это „потом“?), чтобы воды попить или сигарету выкурить — вы почему-то очень любите дымить в постели, — тогда и увидишь синяки вокруг уколов. Интересно, как это подействует на тебя, чистенького, ухоженного, уютного мужчинку? Если б не твоя походка, ни за что бы не поверила, что ты моряк. Ладно, Бог с тобой, не буду ничего говорить. Лучше помолчу, и ты моих мыслей никогда не узнаешь…»
Уже и кофе выпит, и бутылка с вином, терпким, с чуть заметной горчинкой, наполовину прикончена (а ты гурман, парень!), и окурков полная пепельница, а Фанни всё не идёт и не идёт. Без неё, что ли, будем? Не хочется. Всё внутри словно замороженное, ничего не надо, ничего!
— Ладно, — сказал Володя и встал. — Пора и честь знать. Извини, конечно, но поначалу я тебя не так воспринял…
— А как?
А у самой в мозгу: «Воспринял… Удивительно! Неужели моряки знают такие интеллигентные слова?»
— Замнём для ясности, — и снова покосился на мою руку. — В общем, время позднее, тебе спать пора. А я в аэропорт поеду, чем чёрт не шутит, вдруг место свободное на борту найдётся…
— Я тебя не гоню. Давай Фанни подождём, с ней ещё поболтаем…
— А она весёлая…
— Веселей не бывает!
Потрепались ещё. Ни о чём. Пока он не заговорил о Маркесе. «Сто лет одиночества» — моя любимая книга, даже нет, не книга — библия, и не для меня одной, для всех, кто никогда не был любим и не знает, что это такое. И я не знаю. Техника — пожалуйста, высокий класс, надеюсь. А вот чтобы теплело что-то в душе, чтобы сердце вздрагивало при упоминании имени единственного человека — это только в романах и вычитываю. Узнав многих, я ничего не узнала, и мужчины различаются для меня только физическими данными, больше ничем.
Володя, наверное, сильно устал от дорог, аэропортовских ожиданий, потому что, пока я ходила на кухню мыть яблоки, он уснул, прикорнув в углу дивана.
— Эй! — сказала я. — Давай раздвинем кресло. Ляжешь, отдохнёшь. Чем в аэропорту мучаться…
И оборвала себя мысленно: «Чёрт! Отчего это я с ним так любезничаю? Он что, спать сюда пришёл или…»
— А это ничего? Не подорвёт моральные устои вашего дома?
Я усмехнулась и смолчала. Да и вообще говорить не хотелось: вдруг накатилась дремучая волна усталости, глаза слипались, будто снотворного наглоталась, чёрт возьми, что это такое? Нет, определённо со мной что-то не то…
Чтобы Володя не
Володя дышал ровно, спокойно, приподняв верхнюю губу. Мне захотелось дотронуться до аккуратных, коротко подстриженных усов, но что-то смутило, заставило отдёрнуть руку. Что? Он, пожалуй, не был похож на тех, кого Фанни, не стесняясь, в глаза именует «клиентами». Вот посмеётся она, когда узнает, что парень спокойненько уснул, ничуть не вдохновившись Бочонком. В тираж, старуха, выходишь, хоть панихиду по тебе служи, как жить станешь, не иначе как в лечебницу на отдых заляжешь?..
Бочонок включила ночник, примостилась на диванчике под пледом и почти сразу почувствовала, как веки наливаются свинцовой тяжестью — спать, боже мой, как хочется спать, утром надо бы подняться пораньше, чтобы застать Стаса дома, не тащиться же к нему на работу. Но как прохладно в комнате, отчего бы это? Вроде батареи горячие.
Пересилив сонливость. Бочонок взглянула на Володю. Как хорош, все при нем — и молодость, и свежая упругость кожи, и ласковая смуглота — глазам приятно смотреть на него, просто так, без всяких яких.
Ей захотелось потрогать его. Да что же это такое? Она отвернулась к стене, чтобы не видеть его. Что тянет к нему? Тепла, обыкновенного человеческого тепла захотелось — вот это да, ну до чего ты дошла, дурашка Бо…бо… боч…
Потом сквозь сон она слышала какие-то шаги, шорох, глухой, стук: упала, наверное, со стола чашка или еще что-то. Но проснуться — никаких сил, и это при том, что выпила литра полтора кофе! Даже когда хлопнула дверь — Фанни, что ли, кавалера выпроводила? — она даже не шевельнулась, не попыталась встать, хотя бы и с закрытыми глазами. Спать, спать, спать…
— Тю! Чо это ты все разворочала? И где твой красавчик? Улетел сокол ясный?
Бочонок открыла глаза, глянула на Фанни, которая весело скалилась и подмигивала, повернулась на другой бок и снова задремала. Она не поняла, отчего подруга вдруг взвизгнула и заголосила: «Вставай, дура набитая, нас обчистили! Ой-ей-ей! А я-то думала: кувыркалась как попало! Нет, ты погляди, она дрыхнет! Вставай!»
Что обчистили? Почему Фанни вдруг побежала в свою комнату, заголосила пуще прежнего? Бочонок потянулась, сердито, спросила:
— Сбрендила, что ли? Дозу перебрала?
Фаина яростно заверещала:
— Ты кого пригрела, сука? Ворюгу! Он и меня разорил, о-о-о! Вся моя рыжуха — и кольца, и серьги, и браслет — пропали! И деньги, а-а-а!
Тут Бочонок и проснулась. Вскочила, оглянулась, точно: ящики комода выдвинуты, шкафы нараспашку, вещи валяются на поду, любимое голубое платье распласталось на кресле. Ай! Она кинулась к подоконнику, схватила горшок с уродливым колючим растением.
Его редкие ядовито-зеленые листья равнодушно трепыхнулись и обдали лицо пряным запахом имбиря. В подставке под горшком было устроено второе дно, о чем даже Фанни не знала. Бочонок сдвинула пластмассовый кружок и облегченно вздохнула: деньги целы. Зато шкатулка, растопыренная на крышке комода, наверняка пуста, ну и черт с ними, теми ста рублями, что отложила на книгу Дюма «Три мушкетера» — кино смотрела, а книгу никогда не читала, так хотелось почитать. И на брошь наплевать, пусть подавится; сволочь!