Что движет солнце и светила (сборник)
Шрифт:
Люба перевернулась на другой бок, закрыла глаза, но страшный сон никак не шёл из головы. И привидится же такое: сцены будто из фильма ужасов, и Санька — такой злобный, страшный, на упыря похожий, брр!
Она открыла глаза и посмотрела на окно, закрытое цветастыми шторами: из узкого проёма просачивался унылый серый свет, одиноко торчал длинный и узкий лист «щучьего хвоста», опутанный лентой серпантина — всё, что осталось от Новогоднего праздника.
Ёлку Люба не ставила: во-первых, это нынче дорогое удовольствие тридцать пять рублей, а во-вторых — для кого её ставить-то? Веничка в армии служит,
Любе хватило и трёх пихтовых веток: поставила их в вазу, которую Саня, помнится, на тридцатилетие подарил, украсила их комками ваты, навесила игрушек, обвила серпантином — ах, какой красивый букет получился, и, главное, сразу запахло тайгой.
Полоска серпантина, оставшаяся на «щучьем хвосте», извивалась змейкой, словно кто-то на неё дул. Неужели форточка приоткрылась? «Этого ещё не хватало, — подумала Люба. — Топишь-топишь эту махину, столько угля в печку вбухиваешь, а стены, того и гляди, насквозь промёрзнут. Защёлка, что ли, у форточки отошла?»
Как ни хотелось, а пришлось встать.
Пол ожег пятки холодом, и Люба, поёживаясь, добежала до окна на цыпочках. «Как балерина! — усмехнулась она. — На пуантах! Вот, блин, им бы, этим примам, в моей шкуре оказаться, а? Чтоб — и баба, и мужик, да и лошадь, да и бык! Наверное, и не подозревают, как живут простые бабы…»
Форточка и вправду была приоткрыта. Видимо, бесился ветер, бесился да и надавил на неё чуть сильней — вот и отскочил слабый «носик» защёлки. Ещё года три назад Люба говорила Сане, что надо, мол, её заменить, да тому всё недосуг: то в своём гараже торчит с шофернёй, то на рыбалке, то на огороде навкалывается так, что рухнет на койку и тут же заснёт, ну и, конечно, злодейка с наклейкой ему мешала. Ух, была бы Любина власть, она б все эти винзаводы разбомбила — стерла с лица Земли, и чтоб нигде и никогда этой поганой водкой даже не пахло, ныне, присно и во веки веков! Из-за неё, проклятой, мутится у мужиков разум…
Вот взять того же Саню. Ну, чем не хорош мужик? И высокий — метр девяносто, и не толстый, и не лысый, и за словом в карман не лезет, писаным красавцем, конечно, не назовёшь, но ведь мужчине и не обязательно быть Аленом Делоном — чуть красивше обезьяны, и ладно! Уж как за ним девки увивались, это же не пересказать, и перебрал он их порядком, пока Любаша не встала на его пути.
Причём, натурально встала. Взяла у Иснючки три ведра картошки какого-то нового сорта — крахмалистая, рассыпчатая, желтоватая, она ещё и урожайностью славилась: посадишь ведро — накопаешь три-четыре мешка!
Иснючка привезла эту картошку на развод из Белоруссии, и сначала ею не торговала, а раздавала просто так: кому полведёрка, кому — несколько клубеньков, не жадничала! Это сейчас она за копейку горло перегрызет. А впрочем, ладно, речь-то не о ней, а о Любе, которая погрузила картошку на маленькую тележку и повезла её домой.
И вот когда она уже, считай, приблизилась к родным пенатам, у тележки вдруг отвалилось колесо. И Люба встала посреди шоссейной дороги. А тут из-за поворота вынырнул «газик» — и прямиком на Любаню. А она, оторопев,
— Ну, ты даёшь! — воскликнул шофер и сдвинул кепку на затылок. — Аж в жар кинуло. Торгуешь картошкой, что ли, посреди шоссе?
Шофер был молодой, симпатичный, и, не смотря на строгий голос, его глаза смеялись. Он вылез из машины и помог Любе собрать рассыпавшиеся клубни.
— Куда тебя довезти? — спросил он. — Безколёсная ты теперь… Меня, кстати, Александром зовут. Ты меня не бойся. Я смирный, если обижать не станешь…
Вот так они и познакомились. А через двадцать лет Саша ушёл к другой женщине и приснился Любе в кошмарном сне.
— Ничего я тебе не отдам, Сашенька, — ласковым, умильным голосом проворковала Люба. — «Сонька» вообще на мои деньги куплена, и нечего этой твоей дохлятине на неё рот разевать, понял?
Люба привычно завела свой ежеутренний монолог. Его темы могли быть самыми разными, в зависимости от её настроения и самочувствия, но Сашенька и Ларисочка фигурировали непременно.
Накануне Саша позвонил ей на работу и сказал: «Тут на днях по телевизору будут показывать „Красное и чёрное“, а у Ларисы, знаешь ли, старенький „Витязь“, да и тот вчера поломался. Ты когда дома будешь? Мне нужно „Самсунг“ забрать…»
Любу такая наглость просто потрясла. Да какое он вообще имеет право на всё то, что есть в квартире! Шоферишка несчастный, в дырявых штанах так бы и ходил всю жизнь, если бы Люба стеснялась приторговывать на рынке картошкой, овощами да цветами. На её кровные всё куплено — и этот вот пушистый ковёр под ногами, и тот большой, что на стенке висит, — индийский, полтора миллиона старыми уплачено, и стиральная машинка, и радиола, и «Сонька», и даже трусы для муженька — всё, всё, всё Люба заработала, и вот тебе, Санёк, — фига, накося выкуси, ты ничего не получишь! Каждый рублик выстрадан-выстоян, пересчитан-промусолен, не украден — честный, трудовой.
И чего она раньше-то стеснялась выйти на рынок? Всё маялась раздумьями: «А не станут ли меня называть торговкой, спекулянткой?» Вон про Иснючку и в глаза и за глаза говорят: за копейку, мол, удавится, торгашка! Картошку она уже давно даром никому не раздаёт, даже родной сестре сказала: «Всё, Дуся, имеет цену, и мой труд на огороде — тоже. Почему я должна стесняться продавать то, что сама вырастила? А ты со своим мужичком знай себе шары заливаешь, а на грядках трава — выше пояса, хоть на сено её коси! Нет, милая, не я придумала такое правило: кто не работает, тот не ест».
Дуся об этом рассказывала с возмущением, и почему-то всё время показывала на прореху в подоле своей юбки:
— Нет, люди честные, гляньте-ка: это я-то лодырь?! Последнюю юбку порвала в пищекомбинатовском саду. Лазили туда с соседкой за сливами, а нас этот косоглазый сторож… как его звать-то? А, точно: Мишка! Засек, в общем, нас, а мы — с вёдрами, да ещё накануне сороковины соседкиной свекрухи отмечали. Ох, тяжко было от него драпать, с больной-то головушкой! А как полезли под колючую проволоку, я за неё и зацепилась — вон дырища какая! А сколько ведро слив стоит? Да за бутылку и отдала!