Что движет солнце и светила (сборник)
Шрифт:
Люба не понимала, зачем переводить столько дорогой косметики, если не собираешься выходить из дома. Валечка в ответ лишь пожимала плечиками:
— А я не для кого-нибудь, а для себя стараюсь…
— Намазалась, как клоун, — замечала Люба. — В цирке, что ли, собралась выступать?
— Не твоё дело, — огрызалась Валечка. — Не учи меня жить! Я сама хоть кого научу…
— Ой-ой-ой! Не тому ли, о чём в своей «Мадам» вычитала?
— Хотя бы! Ты, овца, жизнь прожила, а ничего не знаешь…
Люба не знала, как реагировать на эту «овцу»: с одной стороны, это вроде
Что кроме этого дочь делала целый день — непонятно. Возвратившись с работы или с рынка, Люба видела на столе стопку грязной посуды, полузасохшие куски хлеба, кружки с недопитым чаем, ложки, измазанные в варенье. Кровать не убрана, диванная накидка смята, юбки и кофточки раскиданы по всем комнатам, и прежде чем сесть на стул или кресло, Люба убирала с них кружевные лифчики и трусики: Валечка меняла их каждый день и бросала где попало.
Сама Валечка ближе к вечеру уходила, как она говорила, развеяться и отдохнуть. Возвращалась обычно поздно, сразу кидалась к ведру с водой и, зачерпнув из неё ковшом, пила долго и жадно — как загнанная лошадь. Люба набрасывала на себя халат и, сонно щурясь, выходила из спальни:
— Ты где была?
— Какое твоё дело? Иди спи!
— На танцах, что ли? Вон как упарилась…
— Отдыхала!
— Ты бы покушала. Возьми на плите борщ, есть рисовая каша с бараниной…
— Кто же на ночь жрёт борщ? — хохотала Валечка. — Не хочу, как ты, бочкой становиться!
— Ну как хочешь, — Люба махала рукой и, позёвывая, снова отправлялась на боковую.
Однажды Иснючка, оторвавшись от своего мешка с жареными семечками, подошла к Любе, которая топталась возле баночек с самолично приготовленной аджикой. Наклонившись к самому её уху, Иснючка обдала её кухонным дымом и запахом сала с чесноком.
— Слышь-ка, твоя Валечка связалась с этой проституткой Наташкой, сказала Иснючка.
— Какой Наташкой?
— Ну той, что с солдатом в четырнадцать лет ребёночка запузырила и в роддоме его оставила…
— С чего ты взяла, что моя дочка с ней дружит?
— Да весь посёлок это знает! Одна ты ничего не замечаешь.
— Может, Валечка случайно с этой Наташкой прошлась, а ты уже трезвонишь: дружат!
Иснючка растерянно огладила рукавицами своё большое, неповоротливое тело, стянутое длиннополым тулупом, и огляделась вокруг, как бы ища подмогу.
— А вон хоть у Фени спроси, — сказала она, вздыхая. — Видишь, как она на тебя смотрит? Жалеет. Да и все тебя жалеют: ты такая женщина, — в слово «такая» Иснючка вдохнула столько восхищения, что даже задохнулась, — а дочь у тебя неудачная…
— Это мне виднее, какая она, — ответила
— Ну-ну, — Иснючка, дохнув в последний раз салом с чесноком, отошла и уже от своего мешка с семечками прокричала: Ты бы с ней, Люба, сама поговорила. Может, люди и вправду чего преувеличивают…
Люба, конечно, не смолчала и напрямую спросила дочь, правду ли говорят люди. Валечка в ответ расхохоталась, разнервничалась, запобрасывала лежавшие под рукой салфеточки и безделушки, раскричалась:
— Какое кому дело! Да, я хожу с Натахой! А с кем тут ещё ходить? Не с этой же козой Люськой Новосёловой! От неё все парни шарахаются, слишком, блин, умная!
— Зато порядочная девушка, — заметила Люба. — Никто о ней дурного слова не скажет. Да и дружили вы в школе…
— Курочка она нетоптанная! — распалялась Валечка. — Всё об умном да непонятном говорит, и слова по-человечески не скажет. Да с ней от скуки сдохнёшь!
— Но и эта поблядушка Наташка тебе в подружки не годится, — продолжала настаивать Люба. — Сама подумай, какая у неё слава! Её мать горючими слезами обливается. Ну что это за девка, которая никому не отказывает? Подруг надо выбирать!
— Знаешь, мать, я сама решу, с кем мне дружить, — неожиданно холодно сказала Валечка и, как-то нехорошо прищурившись, забарабанила костяшками пальцев по столу. — Я ведь в твою жизнь не лезу, не спрашиваю, зачем ты с Цыганом связалась…
— Я? С Цыганом? — опешила Люба. — И не связывалась я с ним вовсе. Он ко мне на рынке сам подошёл, спросил, не донимает ли Санька, пообещал разобраться с ним, если что не так…
— А чего ж Цыган к нам зачастил, а? Только чаи распивать, что ли? Ты это кому другому расскажи, только не мне, — рассмеялась Валечка. — Нашла себе хахаля на пятнадцать лет младше, а меня учит, с кем ходить или не ходить…
— Не на пятнадцать лет, а на тринадцать, — машинально поправила её Люба и тут же, спохватившись, прикрикнула: А тебе дела нет! Он не то, что ты думаешь…
— Ага! Ангелочек без яиц!
— Да как ты смеешь так с матерью говорить, — вскипела Люба. — Да вот я тебя сейчас…
— Попробуй только тронь, овца, — ухмыльнулась Валечка. — Не рада будешь.
— Мала ещё мать учить…
— И ты тоже не вмешивайся в мою жизнь, поняла?
Люба, расстроенная, ушла в спальню и, уткнувшись в подушку, долго не могла прийти в себя.
То, что Валечка сказала так грубо и безжалостно, было правдой. Она и сама не понимала, как случилось так, что Володя, перекинувшись с ней на рынке парой слов, однажды проводил её до дому, а потом пришёл вечерком в гости — с бутылкой хорошего красного вина, коробкой шоколадных конфет и кульком желтых бананов. Валечки, как всегда по вечерам, не было, и они вдвоём посидели на кухне, побалагурили, и Володя показался ей обходительным, веселым и неопасным человеком. На третий или четвертый раз их посиделки весьма бурно закончились на диване и, потом приводя его в порядок, Люба ничуть не жалела о том, что было.