Что движет солнце и светила (сборник)
Шрифт:
— Да нет, не гнилой, — машинально сказала Люба, но тут же и поправилась:-Ашот старается, следит, чтобы его товар всегда был свежим.
— Этого у него не отнимешь, — согласно кивнула Иснючка. — Другое дело, что малость обвешивает. Чего бы я у него ни купила, принесу домой, прикину на безмене: обязательно граммов пятьдесят не хватает!
— Это ещё по-божески, — вздохнула Люба. — Вот в Хабаровске на рынке лютуют, ого-го! С килограмма граммов триста навару, ей-богу, не вру!
— Так вот, — продолжила своё шептание Иснючка, — Цыган пообещал Ашоту: твой киоск, мол, красный петух схавает, если
— Что-то я ничего не поняла, — призналась Люба. — Пообещал поджечь его, что ли?
— Ну да! — Иснючка даже валенком притопнула. — Какая ты непонятливая! Короче, Цыган заставляет Ашота становиться к нему под «крышу», тогда будет, мол, в целости и сохранности…
— Да точно ли ты поняла? — спросила Люба. — Неужели Цыган задумал рэкетом заняться? Ведь снова на зону попадёт…
— А пойди сама у Ашота спроси, — подмигнула Иснючка. — Он вроде в зятья к тебе набивается, так что по-родственному и поболтаете…
— Кто? Ашот — в зятья? — Люба даже растерялась. Это сообщение было для неё ударом грома среди ясного неба. — Ты хочешь сказать, что Валечка с ним дружит?
— Ну, не знаю, дружит или что, — уклонилась от ответа Иснючка, — а поговаривают, что Ашот свою Машку бросать хочет. С твоей дочкой люди его видели…
Ашот жил с дебелой, рыжеволосой Машкой Авхачёвой. Что уж его в ней привлекло — непонятно. Местные кумушки, впрочем, язвительно хихикали: грузины да армяне, мол, любят, чтобы зад у бабы был широким как матрац. Авхачёвская дочка этому условию отвечала вполне, и даже с избытком.
То, что Иснючка сообщила об Ашоте и Валечке, для Любы было полной неожиданностью. Ох, ну и сучонка выросла, кто бы мог подумать: такая была славная девчушка, от всех трудностей её берегли, жалели, только учись, дочка — и вот что получилось. Но как бы Люба ни обижалась, ни осуждала Валечку — всё это оставалось в её душе. Перед чужими людьми она всегда представала любящей матерью и, конечно, не давала дочку в обиду.
— А что, кто-то свечку над моей дочкой держал? — огрызнулась Люба. Молодую девку всякий охаять может. С кем-то пройдёт, кому-то слово скажет или на дискотеке потанцует, а люди уже: шу-шу-шу, такая-разэдакая!
— Что слышала, то и говорю, ни капли не прибавила, — Иснючка упорно держалась своего. — Мой тебе совет: сама понаблюдай за дочкой. Может, что-нибудь и заметишь…
— Ладно, это наше семейное дело, — отрезала Люба и гордо выпрямила голову. — В советах не нуждаюсь!
К Иснючке подошёл очередной покупатель: жареные семечки в посёлке пользовались неизменным спросом. Как, впрочем, и Любина аджика. Но сегодня её брали что-то неохотно. Наверное, Даша-курятница забывала нахваливать покупателям рецепт окорочков, приготовленных в соусе из Любиной аджики. А может, к «ножкам Буша» никто и близко не подходил, чтобы лишний раз не расстраиваться? Как-никак, американская курятина подорожала в три раза! А вслед за ней окрепли в цене и местные бройлеры, будто не с родимых полей зерно клевали, а поглощали пачки долларов, да ещё доставлялись к прилавкам не иначе как в вагонах СВ — ничем другим Люба не могла объяснить стремительный взлёт худосочных «синих птиц» на высоту, не досягаемую для покупателя средней руки.
— Отойду-ка я на минутку, — сказала Люба Иснючке. —
— Не ходи! Прикрыла Дашка свою лавочку, — оживилась заскучавшая было Иснючка. — Домой, видно, убежала. С перепугу.
— А чего?
— Учительницу Светлану Николаевну знаешь? Косенькую такую, ту, что за Мишкой-ментом замужем была…
— А, вредная такая, ехидная? — вспомнила Люба. — Мишка-то её бросил. Видно, не выдержал: шибко умная!
— Ну так вот, она Дашку-то разоблачила! — с торжеством сказала Иснючка. — Взяла вчера у неё два окорочка. Потянули на килограмм. Светлана Николаевна ещё удивилась: «Правильные ли весы у вас, Дарья? Что-то не так…» Ну, Дашка прямо оскорбилась: «Да неужто я обманщица? Вот, смотрите: гири в порядке, и все справки имеются…» А сегодня эта учительница положила окорочка размораживаться. И что ты думаешь, из них вытекло полкастрюли воды…
— Да что ты?!
— Светлана Николаевна заинтересовалась таким чудом, — продолжала Иснючка. — Взяла безмен, взвесила окорочка: всего семьсот граммов! А триста — значит, вода. Что за притча? Думала она думала и додумалась-таки!
— А что думать? Дашка их, наверное, водой полила да заморозила, предположила Люба.
— Нет, в том-то и дело, что аккуратненькие, ладные, толстенькие, фыркнула Иснючка. — А весь фокус в чём? Дашка-курятница укладывала под кожу окорочков кубики льда! Учительница уж её стыдила-стыдила, кричала, что зря поставила на выпускном экзамене тройку — пожалела бестолочь, а эта неблагодарная, мол, никакого добра не помнит…
— Я б со стыда умерла, — сказала Люба. — Как Дашка теперь на народ покажется?
— Это мы с тобой такие честные, — поддакнула Иснючка. — А другим стыд не дым, глаз не выест. Уж попомни моё слово: курятница найдёт, что сбрехать…
Тут их болтовню прервал мужчина в шубе из коричневого искусственного меха. Он протянул Иснючке измятую четвертинку газетной бумаги:
— Сударыня, не покажете ли мне газету, из которой вы кульки под семечки делаете?
— А что случилось? — испугалась Иснючка. — Газета как газета. «Комсомольская правда» называется.
— Да смотрите, что тут написано: депутаты, которых мы с вами в Госдуму избрали, любят кушать сыр «Дамталер», шейку ла Манча, аше на сковородке, севрюгу жареную с оливками, — мужчина, подслеповато щурясь, читал замысловатые названия почти по слогам. — Самое дорогое блюдо стоит всего пятнадцать рублей! А я тут зашёл в местную столовую, так за постный борщ десятку выложил.
— Никогда и не слыхивала таких диковинных названий, — растерялась Иснючка. — Надо же: аша на сковородке. А что это такое?
— Не знаю, — пожала плечами Люба. — Только если они эту ашу да севрюгу, считай, задарма жрут, то понятно, почему прямо на глазах жиреют и тремя подбородками обзаводятся.
Иснючка тем временем нашла газету. В ней были напечатаны три меню: что едят в российском «Белом доме», в Госдуме и Совете Федерации. Мужчина прямо вцепился в этот листок:
— Нет, сударыни, вы поглядите, какие цены: семнадцать копеек, двадцать девять копеек, восемьдесят копеек — за порцию, ая-яй-ай! Это из какой, интересно, жизни? У них там кризис в стране, наверное, только по телевизору видят…