Что сделает безумный скульптор из неживого камня?
Шрифт:
– И, кстати, почему у неё левая рука длиннее правой? А локоть-то какой сделал, он у неё что, без костей?
– Это, Коля, называется намеренные анатомические искажения.
– Чего? Это ещё одна болезнь? И ноги закрутил что твой штопор… С каким же намерением они тут взялись?
– Для соответствия образу. Ещё для гармонии, уравновешенности композиции, если в общем. Я знакомые слова говорю?
– А эта, – Николай указал в сторону загадочной скульптуры, – тоже страдает «намеренными анатомическими искажениями»?
– Именно так, – подтвердил Андрей, пытаясь сохранять каменную физиономию.
«Ты и представить себе не можешь, как точно ты
– Одна чушь.
– Всё равно не поймёшь. Вам всем, – Андрей повысил голос, а Николай слушал, подняв бровь в притворном удивлении, – вам всем понятно только то, к чему вы привыкли. Бюсты великих деятелей, портреты рож, красивые девушки, ненавязчивые пейзажи, всевозможная живность, для острастки – голод, войны, ураганы, похороны. Всё про милую вам действительность – единственное, вокруг чего вертится ваш мир. Вы не видите другого фактора, чего-то большего, помимо!
Андрей уже не смотрел на Картина. Он вёл разговор с воображаемым собеседником, совершенной абстракцией, не существовавшей нигде и никогда, и от того начинал жалеть о своём возмущении. Ему всегда было сложно остановиться, когда разговор касался сверхценных идей, с которыми он носился годами. Он раздражённо вздохнул.
– Но тебе это непонятно.
– А людей ты не любишь и радуешься, когда они пропадают? – почти утвердительно.
– Ты о чём?
– «Что-то помимо» для тебя связано с тем, что произошло в Штормовой.
– Не понимаю. При чём здесь Штормовая? Стой, а вам, получается, известно, что там произошло?
«Молодец, Андрей, интонация выбрана верно. Как будто ты интересовался теми событиями не больше, чем кто-либо другой».
– Прикидываешься. Всю жизнь любил рыться в собственной фантазии, долго искал что-то эдакое невозможное, прямо нечеловеческое в своей, человеческой голове. Но, в конечном-то счёте, одни фантазии не могут удовлетворить такого, как ты. Со временем пришло желание, да что уж там говорить, и попытки… – в этот момент Картина прервал стук, а затем – звук открывающейся двери. Андрей с облегчением побежал встречать гостя.
– Я к тебе, как обычно. Вечер добрый всем, кого не видел, – Георг Шумский поднял руку в приветственном жесте, встав между Стрелой и Картиным и, поправляя край пиджака, с полюбопытствовал:
– Что за разговоры у вас тут ведутся?
– Господам из столицы, – Андрей отвесил Картину шутливый поклон, – пришлось не по вкусу моё творчество.
– О вкусах не спорят, но всё же я вас, Николай, не понимаю. Лично я всегда восхищался работами моего друга, хоть и пытался не показывать этого слишком явно, иначе Стрела стал бы невыносим. Так ведь, Андрей? А, впрочем, я зашёл к тебе не с пустыми руками, – Георгий достал из-за пазухи бутылку с зеленоватой жидкостью, – ты не возражаешь, если Николай к нам присоединится?
– Нет, нисколько. Это у нас давние дела, – он с радостью бы отказался, особенно от выпивки, тем более в присутствии Картина, но не хотел навлекать на себя подозрений.
Вскоре все они сидели напротив камина в гостиной, Андрей – в кресле, а Николай с Георгом разместились по разным концам дивана. В руках каждый держал по маленькой рюмке, до краёв наполненной водорослевой настойкой. Сначала болтали о жизни в Керавии и в Граде. Шумский подивился столичной моде, стремительно распространявшейся у горожан среднего достатка и побогаче – теперь у них стало принято держать собственный автомобиль, а некоторые эксцентрики доходили до того, что обзаводились летательными аппаратами.
– Ну что, Андрей, о чём вы там говорили?
– Николай очень точно подметил, что я ищу нечеловеческое средствами своего, человеческого воображения, и он совершенно прав, но почему-то считает эту затею бесполезной.
– И в этом вы разошлись?
– В кор-рне, – Андрей чувствовал себя пьяным и удивлялся этому, ведь выпил он всего одну рюмку. Потом вспомнил, что от тревоги уже полдня не брал в рот ни кусочка.
– Знаешь, Коль, почему тебе неприятны мои работы? На них отпечаталось то, что к нашему, вот этому миру – Андрей с силой ухватил подлокотники кресла, затем постучал по кирпичам камина, сжал рюмку в руке, – имеет очень мало отношения.
– Вот в это я не верю, – рассудительно заметил Георг и повернулся к Николаю, – сто лет нашим с Андреем спорам на эту тему. Я не возражаю, Андрей, этот твой уклон в мистику тоже по-своему интересен, но не всерьёз же в это верить?
Николай нарочито расслаблено откинулся на спинку дивана.
– Игра воображения, не более, – оглянулся, смотрит, какое впечатление произвёл.
Андрей сонно уставился в зелёные капли на дне рюмки.
– Ну да, игра… «Вырезай её, вытёсывай, играй ею, только играй всерьёз»…
– Хотелось бы поподробней с этого момента, – Андрей оставил вопрос Картина без ответа, – Э, Стрела, к чему эти слова были? Такой загадочный сегодня, что противно.
Андрей продолжал молчать. Плотно сжав губы, он внутренне посмеивался над обоими спорщиками. «Как бы вы посмотрели, господа, скажи я вам, что и со мной в ответ кто-то начал играть всерьёз, а доказательство моей правоты стоит этажом выше в мастерской».
В ближайшую ночь ему снился гигантский столб пара. Он мог разглядеть его до отдельных капель воды. Капли стремились куда-то вверх, иногда немного в сторону, периодически дёргались, как на ветру, беспорядочно опускались ниже, а затем снова подхватывались общим движением. Приглядевшись ещё внимательней, он различил, что каждая капля была человеческой жизнью. Дух захватило от бесконечности. Сотни тысяч миллиардов капель, и числа им нет, и не видно ни конца, ни края этому столбу. Среди них – вот она, его жизнь, совершенно неотличимая от других и такая маленькая. Никакие действия не могли изменить её ни на йоту – она всегда оставалась такой же, не лучше и не хуже остальных, ведь все крошечные капли были абсолютно одинаковы. Теперь он заглянул внутрь – там выстроились его знакомые. Все, как один, маршируют в темноте, и он среди них также чеканит этот монотонный механический ритм, не делая ни малейшей попытки нарушить строй. Внезапно чернота вокруг стала отдаляться и сузилась до размеров зрачка – зрачка его злополучной статуи. Теперь она стояла перед ним так, будто изготовилась для прыжка. Вокруг – лишь тёмное пространство, дрожащее подобно ветвям под шквальным ветром, а в нём зависли мельчайшие световые пятна, как цветные нитки, застрявшие в клубке более тёмной пряжи. Позади раздавались низкие, грохочущие звуки. Мраморная женщина завела руки за спину, оттолкнулась стопой от пьедестала и одним страшным прыжком добралась до Андрея. Его пробрало сильнейшей дрожью. Что-то растворялось в нём и растворяло его, билось изнутри, пытаясь перекроить всё его существо.
Конец ознакомительного фрагмента.