Что сердцу дорого
Шрифт:
Соня устроилась в уголке, спрятав руки в рукава. Даже сквозь валенки проникал мороз, и ногам было неуютно. А трамвай грохочет, и конца не видно пути.
Все-таки доехали. Соня соскочила с подножки и почти побежала к заводу. Невдалеке от проходной ее нагнала Люба Иванова. Она в телогрейке, из-под красного берета видны почти такие же красные уши, на ногах у Любы — туфли с калошами, которыми она гулко стучит по обледеневшей дороге.
— Не замерзла? — улыбаясь, спрашивает Люба.
— Нет. А у тебя, наверное, ноги… Надо
— У меня их нет, никогда не носила. Пойдем быстрее?
— Пошли.
Наконец они добегают до цеха. Но в цехе сегодня холодно, плавильное отделение не работает, и батареи чуть-чуть тепленькие: ради воскресенья топят слегка, чтоб только не промерзли трубы.
— Вадим, просто невозможный мороз, — говорит Люба, но голос у нее веселый, словно она радуется этому морозу.
— Надо отменить воскресник. Без носа останешься, — ноет Толя Игнатов.
— Правильно! — кричит Зина Огаркова. — У кого такие длинные носы, как у Толи, — отпустить домой!
Молодежь хохочет. У Игнатова, в самом деле, нос великоват.
— Ну как же тебя будут парни любить, — шепчет Вера на ухо Зине, — если ты так с ними обращаешься!
— А, все равно, хуже не будет! — отчаянно отмахивается Зина.
Народу собирается все больше.
— Хорош морозец, молодежь? — спрашивает Минаев.
— И в Сибирь ехать не надо.
— Может, пойдем на улицу, погреемся? — предлагает Петр Антонович.
— Пора, — соглашается Вадим. — Уже восемь.
Еще совсем темно. А до чего ж морозно! Страшно прикасаться к этим покрытым белой изморозью железным трубам, кажется, никакие рукавицы не спасут от их обжигающего холода.
— Смелее, ребята, — говорит Вадим и первым хватается за трубу.
Ему ничего, привык в армии. Телогрейка наполовину расстегнута, шапка на макушке, лицо разрумянилось. За другой конец трубы хватается Костя Жарков, и они почти бегом тащат ее в новый склад. Следом за ними поднимают такой же груз Андрей и Петр Антонович. Толя Игнатов один носит охапкой мелкие заготовки, держа их на вытянутых руках. У Толи посиневшее и до того печальное лицо, что, кажется, он вот-вот заплачет. Ему жаль, что пропал выходной, но не прийти нельзя было: член бюро.
У девушек работа полегче — они во дворе разгребают снег, выковыривают всякий хлам и все это на носилках таскают метров за сто на свалку. Люба приплясывает в своих калошах и уверяет всех, что ничуть не холодно, это просто кажется. Вера время от времени трет рукавичкой нос. Зина Огаркова громко ругает мороз. Но в общем дело идет.
Тамара ломом выдалбливает из земли разные железяки. Работает она старательно, сил не жалеет, даже вспотела, несмотря на мороз, но толку маловато: мужская работа ей не по плечу. Вадим, заметив это, подошел, взял из ее рук лом.
—
Силы Вадиму не занимать, стукнет ломом разок, другой, и мерзлая земля уступает ему свою добычу. Тамара втайне любуется Вадимом. «Какой сильный! — думает она. — И добрый. Пришел помочь мне. Счастливая Соня. Где она?»
Соня тут же, рядом. Работает, сосредоточенно глядя вниз. Чем-то недовольна. Как можно быть недовольной, если тебя любит такой человек? А красивая. Даже в этом стареньком пальто она выглядит тоненькой и стройной. Нежным овалом выделяется лицо в обрамлении заиндевевшего пухового платка. А как хороши под тонкими бровями большие голубые глаза! Только такая и под стать Вадиму.
Себя Тамара не любила до того, что избегала смотреться в зеркало. Презирала свою полную талию, свое круглое лицо, а здоровый румянец на щеках казался ей чуть ли не уродством. С такой внешностью разве можно надеяться на чью-то любовь? Ясно, придется жить одной, всю жизнь одной, давно пора с этим смириться… Нет, почему все-таки хмурится Соня?
Где же было разгадать Тамаре! Соня и сама не знала. Или не смела себе признаться. Собиралась на воскресник, как на праздник, а теперь угрюма и раздражена. Аркадий не пришел. Не все ли ей равно? Она здесь не ради него. Но почему он не пришел?
— Вадим!
Он тотчас обернулся и улыбается Соне. Совсем не нужно улыбаться, никакой нет причины.
— Что ты, Соня?
— Ничего. Я так…
Вдруг он заболел? Это какое-то наваждение. Она ни о чем не может думать. Аркадий. Удивительное имя. Аркадий. А глаза черные, как у демона. Неужели это то самое… то, чего она ждала так долго. И не дождалась. Поздно. Ведь она дала слово Вадиму, он уже ищет комнату. А теперь ей хочется куда-то бежать, сердце томится…
— Соня, перекур. Ты разве не слышала? Костя объявил перерыв.
Никогда. Никогда она не выйдет замуж за Вадима.
— Застегни телогрейку. Простудишься.
— Я? Что ты! Мы в армии, знаешь…
Все-таки он принялся застегивать телогрейку, чтобы доставить ей удовольствие своим послушанием. А она смотрела на его большие, красные от мороза руки с невольной неприязнью и думала: «Нет, нет, нет…»
21
Люба заходит в формовочное отделение.
— Соня, тебя вызывает Минаев, — загадочно улыбаясь, сообщает она.
— Меня? Зачем?
— Сказать?
— Ну?
— Тебя переводят в модельное отделение. В мою бригаду.
— Вот как. Не справляетесь без меня? — шутит Соня.
— Прорыв!
Люба в светлой кофте и юбке в складочку, складочки все на месте, ни одна не примята, туфли на высоких, слегка, правда, стоптанных каблучках. Только фартук выдает ее рабочую профессию, но и он сшит кокетливо, не то что у Сони, и отделан тесьмой. И Соня, если перейдет в модельное, сможет так одеваться.