Что сердцу дорого
Шрифт:
— Пусти! Я не хочу танцевать. Я пойду домой.
— Ну зачем так торопиться. Ты первый раз у меня. А то, знаешь что, оставайся у меня до утра.
— Выдумаешь тоже.
— А что? Считай, что это твой дом. Все равно, ты станешь моей. Ничего страшного, если это случится на неделю-другую раньше.
Он не шутил. Соня тоже стала серьезной, даже как будто отрезвела.
— Не надо, Аркадий, — строго сказала она.
Музыка кончилась, пластинка, шипя, крутилась вхолостую.
— А если я так хочу?
Он
Соня с трудом высвободилась и вышла в прихожую. Аркадий молча прошел за нею. Она сняла с вешалки пальто и уже просунула в рукав одну руку, когда он мягко, но настойчиво отобрал у нее пальто и повесил на прежнее место.
— Ну, побудь еще со мной, мне так одиноко без тебя.
Крепко обняв Соню своими сильными руками, Аркадий стал целовать ее в губы, потом, не выпуская из своих объятий, увел в комнату и посадил рядом с собою на мягкий диван.
Широко открытыми, светлыми глазами Соня глядела ему в лицо. Голова ее лежала, слегка запрокинувшись, на руке Аркадия, и золотистые волосы рассыпались по рукаву его пиджака. Он наклонился и опять стал целовать ее.
— Пусть наше счастье начнется немного раньше, — прошептал Аркадий.
Соня покачала головой. Но он чувствовал, что сопротивление ее слабеет.
— Мы любим друг друга… Так зачем ждать? Останься!
— Я не могу. Тетя будет беспокоиться.
— Она подумает, что ты задержалась на заводе. Помнишь, однажды была срочная работа, и ты оставалась на две смены подряд?
— Нет, я должна идти.
— И вообще твоей тете до тебя немного дела. Она даже рада будет, если ты не придешь. Константин Ильич ей куда дороже, чем ты.
— Неправда.
Но упоминание о Константине Ильиче сыграло свою роль. Стоило только Соне подумать о нем, как у нее тотчас возникало раздражение против тетки и желание досадить ей. Каждый вечер наряжается, ждет его, заглядывает в окошко. «Костя, Костя!»
Аркадий достал из кармана папиросы, закурил, скомкал пустую пачку.
— Я пойду все-таки, Аркаша, — сказала она.
— Не надо. Ты здесь — дома, — улыбаясь, ответил он.
Он был с ней, ее Аркадий, он принадлежал ей. От вина, от своих переживаний, от этой всепоглощающей любви, Соня чувствовала странную, блаженную слабость. Она была как в тумане, ей никуда не хотелось идти, и она почти обрадовалась, когда Аркадий сказал: «Ты здесь — дома».
Он сжал ее в своих объятиях и легко поднял.
«Напрасно я пришла к нему», — испуганно подумала Соня.
— Не бойся, — прошептал Аркадий.
Он уже не спрашивал, останется она или нет. Он распоряжался ею, как своей собственностью. И Соня не пыталась больше сопротивляться. Ей не хотелось сопротивляться.
29
Тамара, дойдя до обмазочного отделения, невольно убыстряла шаги и старалась не смотреть по сторонам. Керамические формы самых разнообразных очертаний занимали каждый метр свободной площади, оставляя лишь узкий проход. Но вся эта территория была не складом, а кладбищем. Брак. Брак, в котором все обвиняют Тамару Логинову.
Брак на керамике случался и раньше, но никогда он не был таким затяжным и массовым — как-то сам собою прекращался. А сейчас, когда цех ежедневно выпускал тысячи деталей, это стало настоящим бедствием.
Тамара не знала, что делать. Она совсем потеряла уверенность в себе. Робко входила в лабораторию, точно не имела на это права. Медлила приниматься за работу. Прежде чем отмерить мензуркой спирт или соляную кислоту, десять раз заглядывала в инструкцию, которую и без того знала наизусть. Очень старательно, по всем правилам готовила состав и потом подолгу стояла возле обмазчиц, следя за тем, как они окунают агрегаты в обмазку и подставляют под струю мелкого песка.
Творилось что-то непостижимое. То состав мутнел и створоживался, как кислое молоко, то не смачивал агрегата и стекал с него, как с гусиного пера. Иногда обмазка оставалась сырой по двое суток, а в другой раз, наоборот, высыхала быстрее положенных четырех часов, но стоило к ней притронуться — отваливалась мелкими чешуйками. Керамические формы браковались целыми партиями. Впустую пропадал труд модельщиц и обмазчиц, а на плавильном участке то и дело случались простои: нечего было заливать. Литейщики томились без дела, скучали и ругались.
Однажды во время такого вынужденного безделья к литейщикам пришел член заводского комитета комсомола Лялин.
— Слушай, Егоров, что у вас тут происходит? — начальнически спросил он.
— Загораем, — сидя на куче металлического лома, отозвался Вадим.
— Вот именно, загораете! Цех больше чем наполовину молодежный, а программу срываете. И другие простаивают из-за вас, раз детали не даете.
— Рады бы давать… — вставил Саша Большов, но Лялин не обратил на него внимания.
— Ты возглавляешь производственный сектор, а организацией социалистического соревнования не занимаешься.
— Дело не в соревновании… — хотел объяснить причину простоев Вадим, но Лялину нравилось слушать только самого себя.
— Комитет комсомола обязывает тебя принять меры. Вы привыкли думать, что за программу отвечает один начальник цеха, а комсомольцы могут сидеть сложа руки и спокойно смотреть на прорыв.
— Мы спокойно смотрим? — вскакивая, крикнул Вадим.