Что создано под луной?
Шрифт:
Тот, кто начнет – обязательно узнает очарование финала.
Тот, кто не начнет никогда – всего лишь избавил себя от разочарований…
Легкий толчок в корпус, во много раз слабее, чем во время удара средней волны в океане, но прочувствованный каждым членом команды, последний голос рынды, и на причал полетели канаты. С уже береговым, наземным скрипом с палубы сейнера пополз трап, и судно воссоединилось с материком, создав с ним единое целое.
Каждый, кто уходил, знает, что делал он это ради того, чтобы вернуться…
Риоль и капитан спустились на берег последними, при этом Риоль шел впереди, безмолвно соблюдая морской принцип – капитан последним покидает свой корабль.
Отойдя на несколько шагов от своего сейнера, они оба оглянулись – уходя не
Риоль махнул кораблику, и налетевший порыв ветра, расправив кормовой флаг, дал возможность кораблю ответить Риолю тем же.
– Тебе есть, где остановиться? – спросил капитан Риоля, когда они оба вошли в контору порта.
Риоль не успел ответить.
В дверях своего кабинета появился начальник порта, пожал обеим руки, обернувшись, посмотрел на Риоля, вздохнул и протянул ему пакет:
– Жаль, что наше общение оказалось не долгим, – кажется, начальнику порта этого действительно было жаль, – На ваше имя получено предписание.
Риоль сам не понял – почему, но почему-то этому не удивился:
– Куда?
– Куда-то в Среднюю Азию.
– Когда?
– Сейчас. Билеты на экспресс в пакете.
При этих словах начальника порта, вздохнул не начальник и не Риоль. Вздохнул капитан:
– Могло быть и хуже.
А так – хоть успеем посидеть в привокзальном ресторане.
– Но поезд отправляется через час, а еще нужно добраться до вокзала, – сказал начальник порта.
Капитан посмотрел на начальника и сказал тоже:
– Ты ведь можешь потерять этот пакет сегодня. А завтра найти.
Начальник порта сдвинул фуражку на затылок и стал удивительно похож на капитана, того, лежащего на песке в тот момент, когда Риоль увидел капитана впервые.
А, значит, и на капитана, способного потом не дрогнуть перед штормом:
– Я все могу…Большие, забранные в толстые рамы, квадратные внизу и полукруглые под потолком, окна вокзального ресторана «Мурманск» мылись не регулярно и давали так мало света, что электрические люстры жгли свои лампы с открытия ресторана до его закрытия.
Впрочем, люстры тоже были не мытые, и их искусственный хрусталь не искрился, а лишь испускал матовый свет.
В зале всегда было много народу, среди которого люди в морских кителях составляли едва не половину. Как эти люди составляли едва не половину населения Мурманска и его окрестностей, занимавших площадь приблизительно с половину Германии, треть Франции или полную Испанию.
Так, что на те пол квадратных метра, что занимали в ресторане «Мурманск» Риоль и капитан никто не обращал внимания, тем более, что пропорции в их паре были соблюдены полностью – капитан был в морском кителе, а Риоль в обыкновенном пиджаке.
И заказ они сделали без претензий, самый обычный: салат из морских гребешков, крабьи ноги, ассорти с мясом кита, суп из зубатки, отварная оленина и литровая бутылка спирта «Северное сияние».
В Мурманске так делали все, кто не хотел поставить себя выше остальных и не заказывал заливного судака и говяжьи котлеты.Капитан и Риоль понимали, что больше никогда не увидятся.
– Ты хочешь меня о чем-то спросить? – прощание уже началось, и капитан говорил, не глядя на Риоля, не выдавая своих чувств.
– Я хочу тебя спросить об одном.
– О чем?
– Ты не выходил в плаванье, как будто дожидался меня.
– Дожидался.
– Зачем? Ведь в плаванье я был тебе почти не нужен.
– Это нужно было тебе…– О тебе говорят, что ты отказался рисковать жизнью за Родину, – Риоль видел мужество капитана и не понимал, откуда взялись эти слухи.
Но эти слухи были.
– Понимаешь, Риоль, нормальный человек понимает Родину как свою мать, сестру, детей, свой дом и дома своих друзей – и именно это идет разрушать враг.
Любой порядочный человек без страха пойдет воевать с этим врагом.
Но социализм понимает под родиной социальную систему и берет на себя право требовать воевать не за Родину, а за систему.
Так было и в Венгрии, и в Чехословакии, и в Польше.
Тогда я и ушел
Стыдно было перед их народами.
Астрашно не за себя, а за СССР…– А это трудно умереть за Родину? – Не трудно умереть за Родину, за которую не стыдно умереть…
– Ты ждал меня для того, чтобы рассказать об этом.
– Не только.
Еще я должен был показать тебе, как работают люди.
Ведь – это, тоже история твоей страны.– Все верно, капитан.
Не зная истории, люди будут вновь и вновь делать одни и те же ошибки.
– Это вопрос спорный.
Может, одни и те же ошибки делают те, кто знает одну и ту же историю…– Скажи, а если бы тебе пришлось прожить жизнь снова, у тебя хватило бы мудрости прожить ее по-другому?
– Мудрость?
Мудрость – это доктор, который приходит уже после болезни…– Интересно, какой я должен сделать вывод из той истории, которую увидел за последнее время, и, наверное, еще увижу?
– Не знаю.
Но, по-моему – главный вывод – это вот что: потомки должны становиться непохожими на своих предков…– Ты, капитан, не веришь в Бога, но у меня такое чувство, что ты работаешь на него. – Может, на Него работают даже те, кто в Него не верит…
…На утро, громыхнув для начала колесными парами, электровоз увез Риоля в Москву, на Ярославский вокзал столицы, где Риоль пересел на поезд «Москва-Андижан». Для этого ему пришлось перейти площадь по длинному, темному, грязному подземному переходу и выйти под надписью «Вокзал Казанский»…
Для того, кто никогда не был в пустыне, пустыня – это самое мертвое место на земле.
Это происходит оттого, что песок не оставляет следов.
Ни маленькая ящерица, ни огромный верблюжий караван не увидят своего пройденного пути, если вернутся на него через день или два.
Песчаные барханы проходят по земле своей непрерывной чередой, сменяя друг друга, похожие и непохожие как однокровные братья.
Как братья-разбойники или разрушители.
И лишь вечная бродяга – растение перекати-поле, не имеющее корней, не держащееся ни за что, подгоняемое ветром, круглый год ищет свою долю среди песчаных холмов.
Воздух пустыни прокален и нечист.
Он заполнен мельчайшими останками перемолотого песка, и эта мыть создает в лучах солнца свой собственный, рассеянный, немигающий свет, в котором рождаются миражи – обманчивые призраки надежды.
Не зависимо от того, как называется пустыня – красными, белыми или черными песками – единственный цвет в ней – охрянно-желтый, правда, самых разных оттенков.
И эти оттенки, наплывая и перемежаясь друг с другом, завораживают и лишают последних сил одиноких путников.Песок, песок, песок.
Он проникает всюду, и с ним невозможно бороться.
С ним нужно привыкнуть жить.
Как нужно привыкнуть к мгновенно высыхающему на коже поту, превращающемуся в налет соли.Ночь над пустыней совершенно черная, с миллионами звезд на небе, почти не знающем, что такое облака.
Звезд так много, что их невозможно пересчитать даже в том месте, которое легко закрыть двумя пальцами, а темнота наступает почти мгновенно, без всякого вечернего перехода, как только заходит солнце.
И вместе с темнотой появляется мошка.Конечно, в пустыне есть своя жизнь, но только та жизнь, которая может жить в пустыне.
Пятнистый варанчик.
Суслик, тушканчик – любопытные, пугливые, ленивые работяги.
Змеи, от смертельных гюрзы и кобры, до, безвредных для людей, ужей.
Верблюжьи колючки, отправляющие свои корни на много метров в глубь, туда, где песок становится мокрым.
Стелящееся по земле безлистное дерево карагач, ломающееся в руках, но выдерживающее удар самого острого топора – лучшая порода древесины для шашлычного угля, быстро прогорающая, но долго держащая жар.
Черепахи.
Да мало ли еще что можно встретить в пустыне, если хватит сил дотянуть до встречи.
Все выживают, как могут, и только ослы и верблюды выживают вместе с людьми.
Люди думают, что ослы – их помощники.
Ослы, наверное, думают, что их помощники – люди…