Что такое буддизм? Как жить по принципам Будды
Шрифт:
Когда Готама и Ананда добрались до паромной переправы в Патали, начали собираться первые муссонные облака, поэтому температура и влажность стали почти невыносимыми. Они переночевали в гостинице какого-нибудь своего последователя из мирян. Рано утром следующего дня Готама заметил, что вдоль набережной возводятся фортификационные сооружения. Ему сказали, что премьер-министр Вассакара следит за работами по возведению крепости, которая должна защитить город от ваджжиян. Готама понял, что здесь основывается новый город. Затем сам Вассакара пригласил монахов отобедать с ним на следующий день. В конце этого обеда он сообщил, что решил назвать врата, через которые Готама покинет Патали, «Вратами Готамы».
Не возразив против того, чтобы городские врата были названы в его честь, не подтвердил ли негласно Готама, что этот начинающий строиться город мог бы быть тем «древним городом в лесу», о котором он когда-то говорил, «с парками, рощами, водоемами и крепостными валами», – «восхитительным местом»? И который, когда его восстановит царь, «вновь станет успешным, богатым и наполненным людьми»? Патали располагался в том месте, где река Сон с юга и река Гандак с севера сливались с Гангом, что делало этот порт идеальным местом для ведения торговли, военных экспедиций и управления царством. Вскоре новый город заменит собой горную цитадель Раджагаху, став столицей Магадхи. Сто пятьдесят лет спустя, при императоре Ашоке, под названием Паталипутра (буквально «сын: Патали») город станет первой столицей объединенной Индии.
Но все это еще предстоит в будущем. Сейчас же Готаме нужно было пересечь Ганг и вернуться в Весали до начала сезона дождей, прежде чем продолжить свой обратный путь на родину.
Когда мы с г-ном Ханом останавливаемся перед дешевым бунгало в Вайшали (современное санскритизированное название Весали), солнце, яркая розовая сфера, отражающаяся в воде большого прямоугольного бассейна возле дороги, садится за горизонтом. Взволнованный чокидар – смотритель – выбегает, спотыкаясь, из здания. Он рад новым клиентам и спешит подготовить комнату, повторяя: «Раджив Ганди спит здесь, сахиб», как если бы эта мантра могла рассеять опасения, которые я испытывал по поводу темного, сырого помещения, в котором нет ни электричества, ни проточной
Ничего не осталось от великого окруженного тремя стенами города времен Готамы. Современный Вайшали состоит из нескольких деревень и полей. Были раскопаны фундаменты того, что, как думают, было парламентом ваджжиян, а также примитивной ступы, в которой была найдена шкатулка с останками, которые я видел в Музее Патны. Поблизости располагается еще один превосходный парк с ухоженными газонами и клумбами, принадлежащий Археологическому надзору Индии. За железной оградой находится небольшой прямоугольный водяной водоем и многочисленные кирпичные стволы ступ разных размеров. В центре этих руин возвышается нетронутая стела Ашоки, на вершине которой притаился великолепный каменный лев. Когда я стою у ее основания, я могу разобрать только имя «Н. У. Финч», вырезанное на ее поверхности в нескольких метрах выше моей головы. Когда британцы впервые попали сюда, и водоем и все ступы скрывались под землей, высилась лишь верхушка стелы, на которой скучающие чиновники или солдаты Ост-Индской компании могли нацарапать свои имена.
Готаме потребовалось бы три дня, чтобы пройти от северного берега Ганга в Весали. Слух о его приближении к городу шел впереди него самого. Узнав, что он достиг деревни Коти, наложница Амбапали отправилась туда на своей роскошной колеснице, чтобы встретить его. Эта знатная дама, которая когда-то была возлюбленной царя Бимбисары, родившей ему сына, пригласила Готаму остановиться в ее манговой роще в Весали и принять свою трапезу там. Когда она уже отъезжала, группа молодых знатных людей въехала в Коти на своих колесницах. Они, казалось, вступили в утонченную, возможно с эротическим подтекстом, игру с Амбапали. Все юноши были одеты, накрашены и украшены в определенной цветовой гамме: уборы одних были полностью зелеными, других – желтыми, третьих – красными, четвертых – белыми. «Посмотрите на них, – сказал Готама своим монахам, – боги пришли». Они также просили Готаму отобедать с ними, когда он доберется до города на следующий день. «Но я обещал наложнице Амбапали прийти к ней на трапезу», – ответил он. В унисон заголосили молодые люди, вздымая руки: «Обошла нас эта садовница! Обманула нас эта женщина манго!» Затем они, состязаясь в скорости, отправились назад в город.
Это было общество, приходящее в упадок и пребывающее в легкомыслии, в то время как войска его могущественного врага собирались за рекой, готовясь к войне. Разукрашенные щеголи были пародией на «ваджжиян, которые стали такими могущественными и сильными», что правитель Аджатасатту и его премьер-министр поклялись их атаковать и разрушить. Приглашение Амбапали предположительно могло означать, что Готама потерял благосклонность своих меценатов в Весали, возможно, в результате обвинений Сунаккхатты перед собранием ваджжиян. Вместо того, чтобы отправиться в свою обычную резиденцию в городе – в Зал с Остроконечной крышей в лесу, – он принял приглашение остаться в манговой роще известной куртизанки. И когда начался сезон дождей, Готама решил провести время в одиночестве в деревне под названием Белува, вне городских стен, сказав своим монахам: «Отправляйтесь в Весали, где у вас есть друзья или знакомые, или товарищи, и проведите сезон дождей там».
И когда он пребывал там в этот сезон дождей, Сиддхаттху Готаму «поразила тяжелая болезнь, с такими острыми болями, что, казалось, он скоро умрет». Он выздоровел, но был ужасно слаб. «Я изнурен, – сказал он Ананде. – Мое тело может двигаться, только будучи туго связано, как ветхая телега». Ананда умолял его произнести последнее назидание о монашеской общине. «Чего еще хочет от меня община? – парировал он.
–
Я поведал вам свою Дхамму, не делая различия между “явным” и “тайным” учением. Я не из тех, кто скрывает что-то из своего учения. Если существует кто-то, кто думает: “Я возьму на себя руководство общиной”, то пусть он заявит это открыто. Но я не думаю об этом. Ананда, живите как острова [13] , будьте сами себе прибежищем, не ищите другого прибежища; Дхамма да будет вам, как остров, Дхамма да будет вашим островом, не ищите себе другого прибежища».
Другими словами: когда наступает решающий момент, единственное, на что можно положиться, это те ценности и практики, которые вы сумели интегрировать в свою собственную жизнь. Ни Будда, ни Сангха (община) не смогут вам помочь. Вы сами по себе.Когда наступает решающий момент, единственное, на что можно положиться, это те ценности и практики, которые вы сумели интегрировать в свою собственную жизнь
Когда сезон дождей закончился, Готама сказал Ананде созвать всех монахов в Весали в Зал с остроконечной крышей, где он хотел проститься с ними. Он призывал их «изучать, практиковать и развивать» открытый им восьмеричный путь, «чтобы из сострадания к миру этот образ жизни сохранялся и пребывал в течение долгого времени для счастья и блага многих». Он закончил, заявив, что умрет через три месяца.
Когда Готама покинул Весали, только его двоюродные братья Ананда и Ануруддха, Чунда, младший брат Сарипутты, и косальский монах по имени Упавана сопровождали его. Так как он был тяжело болен, весьма вероятно, что некоторые младшие монахи несли его на носилках. Они отправились на северо-запад по Северному пути к царству Сакья и прошли через деревни Бхан-да, Хаттхи, Амба, Джамбу и Бхоганагара, не идентифицированные ни с одним современным географическим объектом. Только когда они добрались до города Пава, мы смогли бы определить их местонахождение на современной карте: в Фазильнагаре, в ста тридцати километрах к северо-западу от Вайшали.
Фазильнагар – неприглядный индийский город с обветшалыми бетонными зданиями, единственной улицей магазинов и провисшими лотками, с которых продают все: от свадебных аксессуаров до деталей тракторов. Я спускаюсь с главной улицы по темной аллее до тех пор, пока не выхожу к открытому пространству, на котором высится огромный холм утрамбованной земли. Там, где осыпалась земля, видны обломки кладки. Погнутый и разбитый знак, об который индийский буйвол чешет свою шею, сообщает, что холм является «Охраняемым национальным памятником». Там и сям виднеются бесполезные остатки столбов и ограды. Холм служит туалетом под открытым небом, здесь оборванные дети собираются целыми группками, а козы и бездомные собаки поедают отходы. У основания холма стоит мечеть цвета мяты, перед которой на коленях стоят три женщины, они причитают и завывают, размахивая своими длинными темными волосами, терзаемые то ли экстазом, то ли невыносимым горем.
Внутри холма скрывается ступа, которая отмечает то место, где Готама отведал на своей последней трапезе вяленую свинину в доме человека по имени Чунда-кузнец. Когда ему только предложили это блюдо, кажется, Готама сразу заподозрил что-то неладное. «Поднеси свинину только мне, – сказал он Чунде, – а оставшейся едой угости других монахов». Когда трапеза была закончена, он сказал Чунде: «Все, что осталось от свинины, похорони в земле». Затем его «поразила тяжелая болезнь с кровавым поносом, которую он переносил осознанно и без жалоб». Он лишь сказал Ананде: «Давай пойдем в Кусинару», что в этих обстоятельствах больше походит на Давай скорее выберемся из этого места.
Неужели кто-то пытался отравить Готаму? Если да, то кто? И почему? У него не было недостатка во врагах. Город Пава был одним из двух основных центров царства маллов, косальской провинции, смежной с царством Сакья. Караяна, командующий армией Косалы, которая в тот момент стирала с лица земли царство Сакья, был родом из Маллы, возможно из самой Павы. Пава была также тем местом, где аскет Махавира, основатель джайнизма, как говорят, умер несколькими годами ранее, после чего его последователи «разделились на две стороны и ссорились, и спорили, боролись и нападали друг на друга». Услышав об этом, Готама осудил учение Махавиры, сказав, что оно «плохо изложено, непоучительно представлено и не может успокоить ум, потому что не был полностью пробужден тот, кто его возвестил». Когда поймали бандитов, которые убили старшего ученика Готамы Моггалльяну в Раджагахе, они признались в том, что убить старого монаха их нанял кто-то из последователей Махавиры. Когда в своем последнем странствии больной Готама достиг наконец Павы, он вступил на землю, которая, возможно, уже стала вотчиной его основного конкурента.
Но зачем нужно отравлять старика, который и так уже умирает? Скорее уж следовало травить тех, кто наследует ему и продолжает его дело. Хотел ли кто-то наказать Готаму за его возможное соучастие в обмане царя Пасенади, когда его кузен Маханама отдал царю в невесты рабыню? Если кто-то хотел быть уверен, что идеи Будды умрут вместе с ним, а учение их собственного учителя будет процветать, тогда самый эффективный способ состоял бы в том, чтобы убить Ананду, верного ученика и спутника Готамы, который сохранил в своей памяти все его проповеди. Настаивая на том, чтобы свинину подали только ему, а остатки захоронили в земле, Готама помешал Ананде съесть отравленную пищу. Возможно, он ускорил приближение своей смерти только для того, чтобы его учение осталось в живых.
Я не заметил, как толпа из пятидесяти или шестидесяти улыбающихся и глядящих на меня чистыми, невинными глазами мальчишек собралась вокруг меня на вершине глиняного холма. Всякий раз, когда я делаю какое-то движение, все они, не моргая и не отрывая пристального взгляда, движутся вслед за мной, как будто один гигантский организм, изучающий неизвестное создание, которое он держит бережно, но настороженно в своих объятиях. Когда я, наконец, решаю уйти, они расступаются, и я возвращаюсь по дорожке, сопровождаемый горсткой самых отважных парнишек, которые по очереди выпрашивают у меня ручку или пару рупий.
В предместьях Фазильнагара, где город отступает перед сельскими угодьями и полями, я обнаруживаю впечатляющий кусок белого мрамора с надписью: 24-й ТИРТХАНКАР 1008 [14] БХАГВАН МАХАВИРДЖИ. Ниже поясняющий текст на английском языке: «На этом месте, по общему мнению историков и исследователей, достиг Нирваны Господь Махавира. На этом основании здесь построен великий храм Дигамбар-джайн». На этом месте умер современник и конкурент Готамы Махавира; по крайней мере, так считают некоторые члены строгой джайнской секты дигамбаров [15] .
Пока я пытаюсь найти «великий храм», упомянутый в надписи, меня снова окружает орда деревенских ребятишек. Я догадываюсь, что храм должен быть за высокой кирпичной стеной, прилегающей к памятной мраморной плите. Я иду вдоль стены, пока не нахожу запертые ворота.
Сегодня шестнадцать километров хорошей дороги отделяют Фазильнагар (Паву) от Кушинагара (Кусинары). Больного и ослабшего Готаму должны были нести на носилках. Небольшая группа монахов остановилась, чтобы искупаться в реке Какуттха, тогда Чунда расстелил на берегу накидку для Готамы, чтобы он мог лечь и отдохнуть. Возможно, они провели здесь ночь. И вот мы с г-ном Ханом, на полпути к Кушинагару, приближаемся к реке, через которую переброшен железобетонный мост. Ее широкий зеленый берег окружен тенистыми деревьями. Но я знаю о непостоянстве речных русел на аллювиальных равнинах и не спешу с выводом, что это именно Какуттха и что здесь, на берегу, когда-то лежал умирающий Г отама.
Стал ли я лучше знать этого человека, Сиддхаттху Готаму? Чего я добился, блуждая по этим местам археологических раскопок, следуя по его маршруту через Бихар и Уттар-Прадеш, исследуя шкатулку из мыльного камня, в которой якобы содержится его прах? Когда я взбирался на пик Коршуна или холм над ступой в Фазильнагаре, в моей голове проносилась короткая, волнующая волна ассоциаций. В некоторые особо поразительные моменты я ощущал, как будто Готама был так близко, что я почти мог дотронуться до него. Но как только этот восторг проходил, возвращалось легкое безразличие, а иногда почти полное отчаяние. Я вынужден был признать, что все эти места были не больше, чем еще одна груда кирпичей, еще один холм, еще один кусок земли.
Мы въезжаем на широкую площадку перед отелем Лотус Никко в Кушинагаре. Г-н Хан заглушает мотор; слуга, одетый во все белое, распахивает мою дверь – и воздух наполняется трелью цикад. Вот что остается: цикады, бурундуки, коровы, вороны, длиннохвостые попугаи, чесоточные собаки, нимовые деревья [16] , зеленые и желтые горчичные поля, на которых трудятся, не разгибая спины, женщины и девушки в ярких сари. Эти живые, воспроизводящие себя из поколения в поколение растения, птицы, животные и люди – вот все, что сохраняется в памяти. Я никогда не смогу увидеть то, что видел Готама, но я могу слушать пение потомков тех самых цикад, которых он слышал, когда в те далекие годы в Кусинаре наступала ночь.Прибыв в Кусинару, Готама сказал Ананде, чтобы он отвел его в саловую рощу [17] на краю города, принадлежавшую местным маллам. Когда они оказались там, он попросил, чтобы ему приготовили постель между двумя валовыми деревьями. Понимая, что ему осталось жить совсем недолго, Готама объяснил, как его нужно кремировать и что должно быть сделано с его останками. Это было слишком для Ананды, который разразился рыданиями. «Не плачь и не голоси, – сказал Готама. – Разве я не говорил вам, что все вещи, приятные и доставляющие радость, подвержены изменениям? Как может не умереть и не разрушиться то, что родилось составным?»
Ананда не унимался. «Господин, не умирай здесь, – умолял он, – в этом убогом городке среди джунглей! Если бы мы могли добраться до Раджагахи, или Саваттхи, или Варанаси, там твои богатые последователи организовали бы подобающим образом твои похороны». Я представляю, как Готама отклонил это абсурдное предложение, устало отмахнувшись рукой.
Когда жители Кусинары отправились в саловую рощу, чтобы проявить последние знаки уважения, появился отшельник по имени Субхадда и спросил Ананду, можно ли ему увидеть Готаму. Ананда ему отказал. Но Готама услышал их разговор и подозвал к себе Субхадду. Субхадда спросил: «Почтенный Готама, скажи мне, кто из учителей нашего времени познал истину?» Готама отклонил его вопрос: «Неважно, поняли ли все или ни один, или некоторые из них истину. Я поведаю тебе Дхамму». Он объяснил, что везде, где может быть найден благородный восьмеричный путь [18] – правильное видение, правильная мысль, правильная речь, правильные поступки, правильное поддержание жизни, правильное усилие, правильная внимательность и правильное сосредоточение, – там можно найти людей, которые поняли ступени пробуждения. Затем Готама дал указание Ананде принять Субхадду в общину монахов.
Это было поздно вечером. Возможно, ясная осенняя луна сияла сквозь полог листьев дерева сал. Готама обратился к небольшой группе присутствующих монахов и сказал: «Если у кого-нибудь из вас есть какие-нибудь сомнения в моем учении, спрашивайте сейчас». Монахи хранили молчание. «Если вы молчите из уважения ко мне, тогда, по крайней мере, спросите друг у друга». И вновь никто не произнес ни слова. Готама сказала: «Значит, вы все пробуждены. Внемлите, монахи: все обусловленные вещи преходящи, внимательно следуйте по пути [19] !» Затем он также замолчал. Это были его последние слова.
Везде, где может быть найден благородный восьмеричный путь – правильное видение, правильная мысль, правильная речь, правильные поступки, правильное поддержание жизни, правильное усилие, правильная внимательность и правильное сосредоточение, – там можно найти людей, которые поняли ступени пробуждения
На следующее утро во время посещения святилища в Кушинагаре, которое отмечает место смерти Готамы, меня переполняет странное воодушевление. Черная каменная статуя лежащего Будды в желтых одеждах простирается вдоль стены мрачного помещения. Святилище, функциональное бетонное здание, возведенное в 1956 году, лежит в центре еще одного ухоженного парка с прекрасными деревьями и клумбами, раскопанными основаниями монастырей и кирпичными стволами ступ. Здесь Готама лег между валовыми деревьями, принял Субхадду в монахи и произнес свои последние слова. Здесь же те монахи, которые еще не достигли полной свободы ума, «рыдали и рвали на себе волосы, заламывали руки, бросались на землю и катались из стороны в сторону, крича: “Слишком рано! Слишком рано скончался Будда!”. Другие же с внимательностью терпели и говорили: “Все обусловленные вещи непостоянны – к чему вся эта суета?”».Внемлите, монахи: все обусловленные вещи преходящи, внимательно следуйте по пути!
18. Секулярный буддист
В 1996 году я открыл для себя Интернет. Я работал в Шарпхэме директором недавно основанного Шарпхэмского колледжа по исследованиям буддизма и вопросов современности, который только запустил годовую программу для двенадцати студентов. Один из наших учеников ранее развивал компьютерные технологии и научил меня пользоваться Интернетом в качестве инструмента для исследований. Из любопытства я ввел в поисковик имя своего двоюродного дедушки Леонарда Краске, белой вороны в нашем роду, который оставил свою жену и медицинскую карьеру ради карьеры актера и художника в Соединенных Штатах.
Поисковик выдал множество ссылок, большинство из которых были связаны со статуей рыбака в городе Глостер в Массачусетсе. «Человек у штурвала» оказался самой известной работой скульптора Леонарда. Памятник был заказан к 300-й годовщине основания города в 1623 году, и бронзовая статуя была представлена общественности и открыта 23 августа 1925 года. Она изображает трехметрового рыбака в штормовке, вцепившегося в штурвал своей лодки, которой он правит, прорываясь сквозь североатлантический шторм. Но, с моей буддийской точки зрения, этот памятник, воспевающий героизм американского индивидуализма, представляет собой образ человека, держащего восьмиспицевое колесо Дхаммы. Ловец трески превратился в бодхисаттву, который ищет пробуждения, направляя лодку своего драгоценного человеческого тела посредством восьмеричного пути сквозь опасное море сансары.
Согласно архиву острова Эллис, Леонард приехал в Нью-Йорк в 1913 году в возрасте тридцати четырех лет. Прежде чем стать скульптором, он служил актером в бостонском театре Копли во время первой мировой войны.
Он жил и работал в заливе Бэк Бэй, а летом его художественная студия располагалась в Рокки Нек, в нескольких километрах от Глостера на полуострове Мыс Энн. Его «легко можно было узнать по преждевременно седым волосам и румяному цвету лица». Он никогда больше не женился и, кажется, жил в полном одиночестве. Учитывая щегольские позы, в которых он предстает на своих фотографиях из архивов Исторической ассоциации Мыса Энн, есть повод задуматься, а не был ли он геем? С конца 1920-х Леонард обратил свое внимание на цветную фотографию и стал одним из первых некоммерческих фотографов, которые работали с цветной пленкой. Он умер в Бостоне в 1950 году, за два с половиной года до моего рождения. «Деньги почти ничего не значат для меня, – цитировали его слова в некрологе в Бостон Хералд. – Я делаю только то, что мне нравится, поэтому я предполагаю, что мой образ жизни не соответствует представлениям большинства людей о том, как нужно жить. Лично мне кажется, что это большинство людей чудаки, а не я. Люди следуют за стадом. А я – нет. Никогда не следовал. И никогда не буду».
Как мой двоюродный дедушка Леонард, я – один из тех людей, которые должны постоянно что-то делать. Я становлюсь беспокойным и раздражительным, если я что-нибудь не произвожу. С 1995 года я составляю коллажи, сделанные из выброшенных вещей – бумаги, ткани, пластмассы – всего, что я могу найти среди потерянного на улице, принесенного ветром и застрявшего в живой изгороди, в корзинах для мусора и мусорных контейнерах. Соблюдая строгие формальные правила, я режу скальпелем эти бесполезные, никому не нужные вещи и повторно собираю их в виде запутанных, симметричных мозаик. Я понятия не имею, зачем я это делаю. У меня нет ни эстетической теории, которую я хочу доказать, ни желания продавать свои поделки и зарабатывать этим деньги. Я свободен следовать за тихими прозрениями, которые посещают меня. Я могу тратить месяцы на поиск нужных материалов и составление коллажей. Я нахожу огромное удовольствие в превращении этих отходов в единое произведение, которое превосходит отдельные составляющие его маленькие кусочки, но не может существовать без каждого из них.
Каждая моя книга – коллаж. Как сорока, я собираю отдельные идеи, фразы, образы и виньетки, которые по каким-то причинам волнуют меня. Я с равным успехом нахожу их как в обрывках случайно подслушанных разговоров, так и в буддийских священных писаниях.
Я пишу книги таким же образом. Каждая книга – коллаж. Как сорока, я собираю отдельные идеи, фразы, образы и виньетки, которые по каким-то причинам волнуют меня. Я с равным успехом нахожу их как в обрывках случайно подслушанных разговоров, так и в буддийских священных писаниях. Я не работаю систематически. Иногда я нахожу то, что мне нужно, открывая книгу наугад и натыкаясь на предложение, которое соскакивает со страницы как ответ на вопрос. Поскольку я не делаю систематических записей, я часами пытаюсь отыскать потерянную ссылку. Затем я должен смонтировать все эти небольшие отрывки в аккуратно организованные главы. И я должен поддерживать иллюзию уверенного рассказчика, который с самого начала знал, что он хочет сказать и как он собирается осуществить задуманное. Я испытываю то же самое напряжение между формальными правилами и произвольным содержанием, как и при создании коллажа.