Что-то остается

Кузнецова Ярослава Анатольевна

— Тесом, — кивнула Ильдир, — Точно. Гнилую солому раскопать — раз плюнуть, а тес поди отдери.

А ведь верно, подумала я. Слабовата тварь крыши разбирать. Оголодала, что ли, совсем? Бедная тварочка. И зла от нее меньше, чем от лисы или хорька, если хорошенько поразмыслить. Ни одна из жертв ее не сдохла, не сбесилась, ничем не заболела. А селяне — что с них возьмешь — люди темные, сами на себя страху нагнали. Кайд корову зарезал — зачем? Легче ему теперь без коровы? Сам себе навредил, а виноват нечистый.

Но какой-то внутренний голосок шептал

тихонько: а если все-таки что-то есть такое? Болезнь какая-нибудь таинственная от вампирских укусов? Действует ведь вампирий яд, засыпает скотина. Правда, через полчетверти просыпается, но кто поручится, что через день, два, неделю, месяц, наконец… Ага, скотина отрастит клыки и присосется вожделенно к хозяйской вые.

Я фыркнула в кружку.

— Чего ты? — удивилась Иль.

— Хватит чаи гонять. Сегодня Норв придет, а товар не готов. Садитесь помогать.

Девушки подволокли табуреты и расселись вокруг стола. Засыпанная мукой смолистая лужа почти застыла, и нож постоянно увязал. Некоторое время мы молчали, потом Летта пробормотала задумчиво:

— Приманить бы ее как-нибудь… Может, Белянку вывести на ночь во двор? Тварь увидит и спустится.

— Так тебе Тита и позволит, — буркнула Иль.

Летта не сдавалась.

— Ну, попросим ее дверь в хлев приоткрыть.

— Ага, все выстудишь, скотина простынет. Что тебе эта тварь далась?

— Интересно! Тебе разве не интересно? — Иль пожала плечами, — А тебе, Альса?

— Спрашиваешь! Я уже третий год здесь живу, а ни одной особенной кадакарской зверюги не видывала. Даже завалящего снежного кота.

— Экая редкость, — отмахнулась Иль, — Встречала я раз зверюшку эту в Ингмаре. Обыкновенная кошка. Белая. Большая.

— Очень большая, — поправила Леттиса, — И с вот такущими клыками. И невероятно хитрая.

— Вот и та тварь тоже. Тоже хитрая. И клыки у нее не меньше дюйма. Я следы измеряла, от укуса.

— Рано или поздно ее кто-нибудь подстрелит. Тогда поглядим.

— Ага, пытались уже. Она засаду словно чует — за милю облетает. Хитрющая, говорю, невероятно.

— Ты лепи пилюльки-то, лепи, руками не размахивай. И помельче делай, это тебе не конфеты.

Девушки споро катали по муке черненькие горошины. Коробочка наполнялась.

Я выкинула из головы непонятную кровососущую тварь. Впереди меня ожидало кое-что поприятней, а именно — свидание с Норвом.

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Дана, Эрбова дочка, поставила передо мной третью кружку пива с арваранским. Добавляет Эрб арваранское в пиво. Мужикам деревенским нравится, а женам их — нет.

— На здоровьице.

Я, как заведено, хлопнул ее по ядреному заду:

— Благодарствую.

Сычу-охотнику полагалось уже изрядно набраться — для меня Эрб доливает кружку арваранским на треть. Я у него считаюсь «своим», поскольку знаю о его делишках и даже сам покупаю чистую «арварановку», как они здесь ее зовут. На арвараньих, сталбыть, хвостах.

А что, Сыч-охотник — бобыль, ругаться

приходить из-за него некому — Эрб может быть спокоен.

Вот эту кружку долакаю и — на боковую. «Не переться ж в ночи в Долгощелье. Оставайся у нас, Сыч.» Знаю, в чем дело, дорогуша Эрб. Знаю. Данка твоя — девка сурьезная. Денег у тебя на троих хватит, ежели брать в расчет делишки твои темные с контрабандистами. А Сыч вам с Данкой глянулся — не пойми чем, да только глянулся, и все тут.

Когда-то, тысячу лет назад, Эгвер говорил: «От женщины, во имя ее и ради нее многое творится в мире. И хорошее, и дурное, но дурного — больше». Наверное, он прав. Ведь даже То Самое в конечном счете случилось из-за женщины. Взбалмошной сероглазой девицы, имени которой я сейчас и не вспомню… Ладно, прекрати. Лероя ее звали. Лероя Таунор. И что тебе с этого?

Глянул в угол, где уже постелили на лавке. Дана расстаралась. Заботится. Ну-ну.

Эх, было б сетей штук семь… Лучше — десять. Тогда бы тварь ента уж точно попалась. Куды б ей было деваться… А так — остается уповать на богов да на Великий Случай. Ну, то есть, того — на Единого Милосердного.

Я усмехнулся, облизал усы. Дана высунула нос с кухни, встретилась со мной взглядом и шустро порскнула обратно. Нда-а, с этим надо что-то делать. Правду сказать, трудновато в последнее время Сычу-охотнику оставаться Сычом. Развелось тут всяких, именем интересуются, да «как занесло в наши края», да «не из Тилата ли сам-то»… А — того, на черта они сдались, приятели енти? Знамо дело — пивка задарма похлебать, дичинки потрескать — енто они, сталбыть — завсегда пожалуйста. А добра от них не дождесся, токмо кошелю урон. И Данка…

С одной стороны — того. Эрб мужик справный, при деньгах. Трактир у его, опять же. Не последний, одним словом, человек в Косом Узле. Да тока всем известно: баба — она транжирка. Завсегда транжирка, и хуже нет, чем бабе под каблук угодить. А ента — вона как папашу к рукам прибрала. От его одно и слыхать: «Хозяйка моя, хозяюшка…»

Говорят, в мать пошла. Та тоже была — палец в рот не клади, клешню по локоть отхватит. Упасите боги от таких хозяек!

Я опустил руку, и тотчас холодный мокрый нос поднырнул — гладь. Редда, Редда, девочка. Вот моя хозяюшка, и другой не будет. Не нужен мне больше никто.

А Данке надо бы чего-нито сказануть. Чтоб, сталбыть, того — отлипла. Потому как негоже девке за мужиком бегать. Особливо ежели она тому мужику и с доплатой не надобна…

Вот тут-то и началось.

Шум на улице, истошный бабий взвизг:

— Нечисть! Нечисть, оборони Господи!

— Ай, батюшки! Где?

— У Борга! У Борга во хлеву!

Попалась добыча хитрая — слухучая — кусучая. Ай да Сыч! Ай да охотник!

Я выскочил из трактира.

Колокольцы, протянутые от старостина хлева, надрывались, словно тварь неведомая и впрямь с арварана размером. Народ повыбегал из домов — крики, гам, столпотворение. Редда держалась у ноги, взрыкивая и толкаясь плечом, чтоб не затоптали опекаемого.