Что творится под этой крышей
Шрифт:
— Пей быстрее, я сейчас умру от любопытства! Кто дрался с Андрюхой? Я его знаю?
— Нет, — я допила и пошла наливать ещё, пробурчала, не оборачиваясь: — Это... один парень. Он ехал со мной в автобусе из Питера вчера, мы рядом сидели. И я случайно унесла его куртку, а он унёс мой рюкзак.
— Как это можно было случайно сделать?
— Не знаю. Как-то. У него в куртке был телефон, кошелёк и паспорт, и ключи, так что он порылся в рюкзаке, нашёл мой адрес и пришёл за своей курткой. Ты ему не открыла и Альбинка его отвела на дискотеку. Он меня там нашёл,
— А драка?
— Андрюхе что-то показалось и он решил, что меня обижают. И кинулся.
— Какой друг, а? Цени!
— Ценю, — вздохнула я, задумалась и опять начала улыбаться, — его сейчас Санька лечит.
— А ты своего лечишь? — осторожно поинтересовалась мама, я отмахнулась:
— Да он в порядке.
— А. Как зовут?
— Дима.
— А фамилия?
Я немного вышла из транса, осознала себя и ситуацию, подумала, что всё равно она всё узнает, и спросила с подколом:
— Фотку паспорта хочешь?
— У тебя есть? Конечно!
— На, — я нашла в галерее фотку и показала ей, она окинула быстрым взглядом и поражённо рассмеялась:
— Лисицин, ну надо же!
— Ты его знаешь?
— Да, мы с его папой в одном классе учились, — она взяла телефон, приблизила фотографию и мечтательно вздохнула: — На папку похож, страшное дело. Лёшка Лис его называли, красивый был парень. Бедовый, но красивый. На гитаре играл. Он в Питер поступил, и девочка его поступила. У них деньги были, отец работал на химкомбинате, а матушка на почте замначальницей, они в пятиэтажках жили, там... — она махнула рукой в сторону единственного в деревне района с пятиэтажками, перелистнула фотографию, приблизила штамп с пропиской и кивнула: — Да, точно, это адрес его бабушки с дедушкой, он там прописан. Видимо, он родился там, у них, а потом Лёшка квартиру получил в посёлке и они переехали, они на пару лет раньше переехали, чем мы. Где он живёт сейчас?
— Не знаю, мы это не обсуждали.
— Он ушёл?
Я ещё немного помучила чашку, размышляя о петлях и порогах на реке жизни, а потом указала взглядом на поток и прошептала:
— Он наверху.
Мама замерла с раскрытым ртом, потом крепко зажмурилась и шёпотом выдохнула:
— Что?!
— А куда мне его девать? Автобусы не ходят, — я старалась не выглядеть слишком довольной этим фактом, но получалось плохо, я сама это понимала. Мама развела руками и констатировала, как будто с трудом верила:
— И ты притащила парня к себе в дом?
— Но я-то здесь, — развела руками я. Мама подняла брови, немного пообдумывала ситуацию и осторожно спросила:
— А что ты тут делаешь?
Я развела руками и объявила, запрокидывая голову:
— Танцую! — встала и пошла танцевать.
Мама схватилась за голову, тихо смеясь в ладони и вопрошая потолок:
— Боже, Маша... Что творится под этой крышей?!
— Когда как, — я опять развела руками, вся в ритме танца, сделала поворот и стала перечислять: — Обычно я там книжки читаю. Иногда строю что-то. Сейчас там парень.
— Да под твоей крышей,
— Ну мама! — я перестала танцевать и посмотрела на неё почти серьёзно, она раскинула руки и выдохнула:
— Ну Маша! Блин! До пятиэтажек в хорошую погоду за час дойти можно! Вразвалочку!
— Я знаю.
Я села и сложила руки на коленях, как будто мы теперь это знаем обе, и что дальше?
Стало тихо, мама повздыхала, опять взяла мой телефон и стала листать фотографии, спросила серьёзно:
— Он тебе понравился?
Я кивнула так энергично, что была бы шея послабее — сломалась бы нафиг. Мама опять вздохнула и вернула мне телефон, осмотрела лёгкий бардак на кухне и сказала:
— Пойди хоть плюшек ему отнеси. Вдруг он голодный?
— Есть плюшки? — я думала, этот вечер не может стать ещё круче, а он взял и смог, просто как в сказке.
— А ты не почуяла? — мама встала и изобразила гордую позу, а потом указала на плюшки двумя руками, как Уилл Смит на всё лучшее в своей жизни. Я вскочила и откинула полотенце с большой миски, которая вчера была пустой и вымытой, а теперь стояла вся полная плюшек, ещё горячих. Я радостно схватила одну и уткнулась в неё носом, шепча как молитву:
— О, боже, счастье есть! Я думала, это вчерашние пахнут.
— Сегодняшние, у меня тесто осталось. Как будто специально кто под руку толкнул, чтобы побольше сделала, на гостей твоих.
— Думаешь, надо? — я уже жевала, но задумалась, мама не задумывалась ни на минуту:
— Конечно, надо — такие плюшки! Горжусь. Их за деньги можно показывать, а за большие деньги — давать понюхать. А съесть — только по блату. Для Лёшкиного сына мне не жалко. Только не говори, что это я сказала! Я как бы не знаю, что он там.
— Почему?
Мама посмотрела на меня с неодобрением, я на всякий случай сделала миленькое лицо и стала жевать быстрее, она рассмеялась и посмотрела вверх, потом на меня, понизила голос и сказала:
— Потому что, если бы я знала, я должна была бы выгнать его, а тебе по шее дать за самодеятельность.
— Но ты этого не сделаешь, потому что..?
Мама отвела глаза и пожала плечами, я попыталась угадать:
— Тебе лень?
— Наверно.
— Какое счастье! — я вскочила и опять пошла танцевать, но на этот раз поближе к плюшкам и осторожно поглядывая на маму. Она немного повеселилась, наблюдая мои танцы, потом села и сказала серьёзно:
— Он из хорошей семьи, малыш. Его папка был такой красивый, по нему даже старшеклассницы сохли. А он как влюбился в одну в седьмом классе, так и не смотрел ни на кого больше. Это ценно. И, как я подозреваю, это генетическое.
Моё веселье увяло, я тоже села, готовясь предоставлять любое количество понимания и участия, но мама эту перспективу заметила и показала всем видом, что она сильная и независимая, и в вот этом вот всём сопливом не нуждается, улыбнулась и встала, хитро указывая глазами на входную дверь: