Что удивительного в благодати?
Шрифт:
В этом смысле один из наиболее отрезвляющих текстов Нового Завета — Деяния, глава 5: расплата наступает немедленно. Это история Анании и Сапфиры. Супруги провернули неплохую сделку, продали землю и большую часть выручки пожертвовали общине. Одно только плохо: чтобы выглядеть более духовными, супруги притворились, будто отдали все свое имение. Иными словами, они пытались надеть маску духовности. Скорая кара, постигшая Ананию и Сапфиру, показывает, как сурово Бог судит лицемерие.
Существует лишь две альтернативы лицемерию: совершенство или честность. Поскольку я не встречал человека, способного любить Господа Бога всем сердцем, душой и разумом, а ближнего — как самого себя, совершенство не кажется мне реальной альтернативой. Остается
«Все же дела они делают с тем, чтобы видели их люди… Также любят предвозлежания на пиршествах и председания в синагогах, и приветствия в народных собраниях, и чтобы люди звали их: «учитель! учитель!»
Иисус в первую очередь возмущается тем ущербом, который законник наносит самому себе: он подпитывает в себе гордыню и дух соперничества. Вместо того, чтобы попытаться создать справедливое общество, которое стало бы светом для язычников, фарисеи одевают шоры и пускаются в состязание друг с другом. Стремясь перещеголять друг друга в духовной гимнастике, они упускают из виду реального противника, да и весь мир. «От глупой набожности и уксусной святости спаси нас, Господи», — молилась святая Тереза Авильская.
Как бывший законник, я постоянно напоминаю себе: фарисеи, при всей их суровости, не тяготились соблюдением закона, более того, они все время изобретали новые правила. Строгость казалась им средством достичь и сохранить определенный статус. Иисус осуждал их гордыню, осуждал двойную мораль, в которой одни грехи считались простительными (ненависть, стяжательство, похоть, развод), а другие — недопустимыми (убийство, прелюбодеяние, нарушение субботнего покоя).
И мы, христиане, делим грехи на «приемлемые» и «неприемлемые». Покуда нам удается избегать вопиющих грехов, мы вполне довольствуемся своим духовным состоянием. Беда в том, что представление о вопиющих грехах меняется! В средние века ростовщичество считалось аморальным, и эту грязную работу оставляли на долю евреев. А сейчас христиане с удовольствием пользуются кредитными карточками, ипотекой, фондами взаимопомощи и не видят в том греха. К числу семи смертных грехов относятся чревоугодие, зависть и духовная леность или «уныние» — ныне их редко упоминают в проповеди.
В Викторианскую эпоху на самом верху — или, если угодно, в самом низу — находились грехи плоти, само слово «аморальный» связывали исключительно с сексуальной распущенностью. В приходе моего детства список возглавляли развод и пьянство. В современной евангельской церкви их место заняли аборт и гомосексуализм.
Иисус походил к греху с принципиально иных позиций. Он не разделял грехи на более и менее серьезные. Он обращал взгляды учеников к совершенному Господу, перед которым мы все — грешники. Все мы отпали от Божьей благодати. Ранее Исайя объяснял это простым земным языком: все наши праведные поступки — что «грязные тряпицы», буквально — «заношенное белье».
Как ни удивительно, откровенный грешник зачастую оказывается ближе к благодати. Писатель Грэм Грин говаривал, что его вера оживала, как только он допускал дурной поступок: тогда отчаяние гнало его в церковь, на исповедь. Он терял почву под ногами, возможность как–то оправдать свое поведение.
Ту же мысль мы находим в притче о блудном сыне. Блудный сын лишился любого повода утвердить свое духовное превосходство. По любым меркам он был неудачником, и не осталось у него другой опоры, кроме благодати. Божья любовь и прощение в равной мере распространяются и на старшего брата. Но этот добродетельный сын столь занят сопоставлением себя с безответственным младшим, что не видит истины о самом себе.
По собственному опыту знаю: я прилежно старался быть хорошим, приятным, милым, достойным примером для других. Я постоянно, сознательным усилием избегал западни греха. Все время боялся поддаться искушению. Однако при этом я был всецело сосредоточен на морали — вплоть до фанатизма. А потому я чувствовал себя все более чужим в доме Отца моего. Я утратил свободу, искренность, веселье…
Вглядываясь в старшего сына, я осознаю, как глубоко укореняется эта форма отхода от Бога и как трудно вернуться домой из этого изгнания. Гораздо легче возвратиться после развратной оргии, чем из состояния холодного гнева, проникшего в самые глубокие уголки души.
Духовные игры, в которые мы играем порой из самых благородных побуждений, как ни странно, уводят нас прочь от Бога. Потому что уводят от благодати. Врата благодати — раскаяние, а не добродетельное поведение и даже не святость. Греху противостоит не добродетель, а благодать.
Вслед за Иисусом апостол Павел продолжает обличать законничество и предъявляет ему еще один, столь же неотразимый упрек. Закон не достигает своей главной и единственной цели: не обеспечивает послушания. Удивительный парадокс: строгая законодательная система неизменно порождает в человеке желание как–нибудь похитрее ее нарушить. Павел поясняет: «Я бы не понимал и пожелания, если б закон не говорил: «не пожелай». Но грех, взяв повод от заповеди, произвел во мне всякое пожелание». Статистика подтверждает этот принцип: люди, воспитанные в деноминациях, полностью воздерживающихся от спиртного, втрое чаще становятся алкоголиками.
Мне вспоминается рассказ Августина о том, как он с приятелями воровал груши. У него в саду были свои груши, причем более сочные. Но ребятам непременно требовалось обтрясти соседское дерево, поскольку сосед решительно запрещал прикасаться к своей груше. После четырех лет в библейском колледже, где царствовал шестидесятишестистраничный устав, я вполне понимаю эту странную систему. И меня толкали к бунту постоянные предостережение против бунта. Я испытывал — отчасти, разумеется, по своей незрелости — зудящую потребность воспротивиться требованиям властей, просто потому что эти требования были мне навязаны. Пока я не вычитал в уставе запрет носить бороду, я и не помышлял ее отращивать!
«Чем чаще плетение сети, тем больше дыр», — писал католический богослов Ханс Кюнг. Он присягнул на верность 2 414 статьям канонического римского права и в один прекрасный день осознал: все свои силы он тратит на соблюдение этих правил или на уловки, позволяющие их обойти, но только не на дела Евангелия.
Тем же, кто не восстает, а честно пытается соблюсти все правила, законничество уготовило иную ловушку. Поражение надолго оставляет в душе шрамы стыда. Молодой монах Мартин Лютер по шесть часов кряду ломал себе голову, соображая, в каком грехе ему следует исповедаться за истекший день. Он писал:
Будучи монахом, я жил безупречно. Но я видел себя перед Богом грешником с нечистой совестью и не мог поверить, что угодил Ему своими делами. Вместо того, чтобы возлюбить праведного Бога, карающего грешников, я начал Его ненавидеть. Я был добрым монахом и столь строго соблюдал обет, что если б одной дисциплины было достаточно, дабы монах вознесся на небеса, мне эта награда была бы обеспечена. Собратья по монастырю с готовностью подтвердили бы мои слова… И все же совесть не давала мне покоя. Я постоянно сомневался и говорил себе: «Это ты сделал дурно. Сердце твое не было сокрушено. Ты упустил что–то на исповеди».