Что уж, мы уж, раз уж, так уж...
Шрифт:
— Ну-ну! — Многообещающе отозвалось эхо. — Флаг вам в руки. Ик! И семь килей под футом.
— Наоборот. — Поправил Диоген.
— Можно и наоборот. — Не стало спорить эхо. — Ик! Семь килей вам в руки, и флаг под футом.
— Закусывать надо! — Посоветовал Диоген, и у него из рук, сразу пропал бутерброд с котлетой.
— Самое главное мы выяснили. — Подытожил Иван. — Мы у цели. Давайте основательно подкрепимся и в путь.
Друзья молча согласились и заработали челюстями. Минут десять прошло в тишине. Эхо тоже закусывало. Это было
Когда друзья насытились, Никанор прибрал остатки и отнес угощение к кустам.
— Пусть зверюшки полакомятся. — Объяснил он.
Возражать никто не стал. Диоген подогнал печь к входу в ущелье, чтобы на обратном пути, не утруждать, лишний раз, ноги. Еще раз осмотрелись кругом, установили, кто за кем идет, и как будет действовать, и тронулись в путь.
Ущелье действительно, как предупреждал Боян, было очень длинным и очень узким. Хорошо, что они оставили печь перед входом в ущелье, а то, пришлось бы возвращаться, потому что здесь не только русская печь не продерется, но и голландка не пройдет. За два часа, они прошли только треть пути, как сказал Боян. Даже успели привыкнуть к эхо, которое, поначалу, доставало их своим оригинальным отголоском. А чтобы его не провоцировать, старались не издавать шума. Правда, это удавалось только первые полтора часа. Потом Диоген стал сдавать. Он запыхтел, начал шаркать ногами, чем вызвал неудовольствие эхо, а последние десять минут, заметно отстал от основной группы.
— Что ты так шаркаешь? — Никанор повернулся к, отставшему от группы, Диогену. — Все эхо распугаешь.
"Твою мать!" — Откликнулось эхо.
— Сандалии жмут. — Пожаловался гном.
"Мать их!" — Подтвердило эхо.
— Надо было кроссовки одеть, а не выпендриваться.
"Едрёныть!" — Понеслось по горам.
— Да я не выпендривался. — Диоген вздохнул. — Это жена мне подсуропила. Говорит: "В такую великую столицу едешь! Оденься поприличнее. Я тебе модельные плетенки приобрела". Ну и всучила эти сандалии, а они мне малы.
"Мать их!"
— Сказал бы ей, что малы.
"Мать ее!"
— Сказал, а что толку. — Диоген в сердцах махнул рукой. — Она говорит: "Чем теснее обувь, тем благороднее поступь! Не оденешь — закачу скандал!"
"Ни хрена себе!" — Обалдело эхо.
— Это аргумент! — Согласился Никанор, не обращая внимания на горные отголоски. — А ты сними их, тебе легче будет.
"Не хрен делать!" — Согласилось эхо.
— Носки раздеру о камни, а за носки, она меня убьет.
"Ох, мать твою!" — Изумилось эхо.
— Заботится она о тебе. — Посочувствовал домовой. — Значит любит.
"Твою мать!"
— Еще как любит! Души во мне не чает! — Похвастал Диоген.
"Ну, загнул!" — Хохотнуло эхо.
— Это она тебе сама сказала? — Спросил Семен.
"?" — Насторожилось эхо.
— Не
"О, Ё-о-о!" — Ужаснулось эхо.
— Ну, если бьет, значит точно, любит. — Подытожил Никанор.
"А хрен ли!" — Поскакало по горам эхо.
Все затихли, завидуя Диогену, только модельные плетенки шаркали, приглашая эхо к диалогу. Правда, длинного диалога не получилось. На все приколы эхо, плетенки отвечали нудно, буднично и однообразно. Никакой инициативы или полета мысли у модельной обуви не наблюдалось. Наконец эхо не выдержало такого издевательства и со злорадством заметило:
— Кстати! Не мешало бы помянуть обувку вашего гнома.
— В каком смысле? — Не прекращая движения, спросил Брыня.
— В заупокойном. — Хихикнуло эхо.
— Не понял? — Витязь остановился, потому что действительно не понял.
Все, по очереди ткнулись в него, и тоже остановились, задрав вверх лица.
— А чего, тут, непонятного? — Эхо тоже остановилось. — Через двести метров, вашему гному, ноги откусят. Можете спросить своего дудочника.
Друзья посмотрели на Бояна. Тот, как-то сразу посерел лицом и кивнул, подтверждая то, что сказало эхо.
— А почему, только гному, ноги откусят? — Брыня хотел докопаться до истины.
— Потому что он идет последний. — Объяснило эхо. — Первых сожрут, а на гноме аппетит испортится.
Диоген, по своей врожденной привычке, хотел, было возмутиться намеку эхо, что он, якобы, не вкусный, но его опередил Никанор.
— Это почему же, на Диогене, аппетит испортится? — Потребовал он ответа. — Он, у нас, очень даже аппетитный.
— Не верю!!! — Голосом Станиславского, ответило эхо. — Хорошая еда, не шаркает, как старая, костлявая кляча.
— А ну, цыц! — Рявкнул Брыня. — А то всем, сейчас, по ушам.
— Да. — Всхлипнуло эхо. — Меня обидеть дело не хитрое. Любой поэт знает, что эхо пугливое. Я вот посмотрю, что ты, через двести метров, про уши скажешь.
— А что там, через двести метров? — Спросил витязь.
— А я почем знаю? — Искренне ответило эхо. — Пещера там. Рычит кто-то. Я туда не суюсь. Там глухо, как в психиатрическом изоляторе. Даже шагов не слышно. Но если судить по рыку, то зверюга знатный.
Боян кивнул головой.
— Да! — Вспомнило эхо. — По ночам, этот тип летает.
— Только этого нам и не хватало, — намекнул Никанор, — чтобы этот проглот еще и летал.
— Тихо, говорю! — Осадил Брыня. — Значит, летает? И ты не рассмотрело, кто летает?
— Ну, ты дед, ва-а-аще! — Возмутилось эхо. — Я, что, тебе, дальнорукий? Я в близь-то, ни хрена не вижу. Я, все больше по слуху и на ощупь. А он по ночам летает. Надоел, гад. Крыльями хлопает, а я боюсь ответить.
— А тебе-то чего бояться? — Хмыкнул Никанор. — Ты же эхо.