Что видно отсюда
Шрифт:
Когда на ее день рождения приходили гости, Сельма садилась со своим новым альбомом в кресло, а оптик занимал на красном диване место напротив нее. Тексты в альбомах были, как правило, по-английски, а экспертом в этом считался оптик — с тех пор, как переводил для Мартина и для меня тексты песен. Он смотрел на Сельму, как она читает, или на старые ели за окном, ветви которых шевелились на ветру, который у нас тут всегда дует, и ждал. Он ждал, когда Сельма поднимет взгляд, посмотрит на оптика поверх очков и назовет ему слова, которые не знала. А он их знал.
Когда
Вот верно говорят, думала Сельма, что время бежит тем быстрее, чем старше ты становишься, и она находила, что это устроено неумно. Сельма хотела бы, чтобы чувство времени старело вместе с ней, чтобы оно становилось все неповоротливей, но было как раз наоборот. Чувство времени Сельмы вело себя как скаковая лошадь.
— Что значит New Zealand's amazing faunal biodiversity? — спросила Сельма.
— Удивительное разнообразие видов, — сказал оптик, — по части фауны.
А внизу в деревне лавочник переставлял пакеты с долгосрочным молоком с заднего правого стеллажа на задний левый; мой отец приехал погостить и привез шарфы из генуэзского бархата; я писала Фредерику, Фредерик писал мне, а у бургомистра сбежала свинья, и оптик снова ее поймал.
В это время лиственные деревья на ульхеке убирали зелень из своих листьев, чтобы они потом смогли облететь; а вскоре после этого крыша склада лавочника треснула под снегом, который оказался тяжелым, но тем не менее, в соответствии с чувством времени Сельмы, уже через мгновение растаял; и вскоре как по мановению руки деревья на ульхеке обзавелись новыми листьями и по тому же мановению руки Сельма очутилась уже в своем семьдесят третьем дне рождения с альбомом видов Аргентины на коленях.
— Что означает untamed nature? — спросила она, и оптик сказал:
— Неприрученная природа.
Я писала Фредерику, Фредерик писал мне, мы переписывались, несмотря на мою подписку, а может, как раз поэтому, и хотя нашим письмам приходилось огибать полмира, хотя они подвергались риску технических и человеческих отказов, они исправно доходили до места, хотя и с большим сдвигом по времени. «Близнец из Обердорфа, который теперь работает на почте, сунул новорожденных котят в мешок и утопил их в Яблоневом ручье», — писала я Фредерику, а две недели спустя приходил ответ: «Топить котят — это приносит очень плохую карму».
«А не могли бы мы поговорить по телефону?» — написала я Фредерику, и он, как я и ожидала, ответил, что звонить по телефону очень хлопотно и сложно.
Хотя это было анатомически невозможно, я пыталась трансформировать любовь — пусть это будет обозримая и удобоваримая любовь; это тоже было слишком хлопотно и сложно, но оттого, что я не видела Фредерика и ни разу не говорила с ним, обозримость как-то можно было со временем себе внушить.
Оптик иногда спрашивал, как у меня дела с Фредериком.
— Мы переписываемся, — говорила я, и оптик находил, что это не ответ на его вопрос.
— Ты все-таки любишь его, — сказал он, когда я сидела на его табурете для обследования, чтобы проверить свои глаза, они постоянно болели, когда я читала слишком
— Нет, — сказала я, — уже нет.
И таблица для проверки зрения упала за спиной оптика на пол; он пошел в заднюю комнату и принес другую.
— Я сделал ее специально для тебя, — сказал он.
На ней было начертано:
Я подалась вперед.
— Мне нужны очки, — сказала я.
Господин Реддер опрыскивал Аляску «Блю оушен бризом», Марлиз жаловалась лавочнику на овощи глубокой заморозки, а мой отец приехал в гости. Он стал все больше походить на Генриха. Постепенно пропорции его лица приходили в движение, словно материковые массы, и медленно складывались в лицо его отца.
— Как странно, — сказал он и взял себя за нос, — при этом я теперь гораздо старше, чем он был когда-либо.
И когда на мой двадцать пятый день рождения пирог был весь плотно утыкан свечками, оптик сказал:
— Сердечно тебя поздравляю. Радуйся, что они вообще уместились на пироге. В моем случае уже понадобилась бы половина кондитерской.
— Закрой-ка глаза, — сказала Сельма и надела мне на шею ожерелье из голубых камней.
— Камушки, кстати, цианисто-кобальтовые, — заметил оптик.
— Спасибо, — сказала я.
«Сердечно поздравляю, дорогая Луиза, — написал Фредерик. — У меня такое чувство, будто тот, кто, надеюсь, желает нам добра, посадил нас во главе одного и того же стола с двух его концов. Правда, этот стол растянулся на девять тысяч километров (при таких размерах уже можно, пожалуй, говорить о пиршественном столе), и, хотя мы не видим друг друга, я знаю, что ты сидишь напротив меня на другом его конце».
Оптик посмотрел на меня.
— Камни цианисто-кобальтовые, — напомнил он еще раз.
— Да ладно, хватит тебе, — сказала я, — я поняла.
— Что означает the impressive Greenland ice deposits? — спросила Сельма на свой следующий день рождения, и оптик сказал:
— Впечатляющие залежи льда в Гренландии.
Пальм цитировал места из Библии, оптик сводил вместе предметы, не имеющие никакой связи друг с другом (гальку и прически, апельсиновый сок и Аляску), а Марлиз заклеивала и без того непрозрачные стекла своей входной двери оберточной бумагой. Я переносила все еще нераспакованный стеллаж, который Фредерик подарил мне четыре года назад, из одного угла комнаты в другой. Дочь бургомистра и правнук крестьянина Хойбеля народили на свет шестого ребенка, а я обзавелась очками, а потом наступило полное затмение Солнца.
Еще никогда в жизни у оптика не было столько покупателей. Приезжали люди из райцентра и из деревень, в которых уже раскупили все очки для наблюдения солнечного затмения. Я помогала оптику продавать, у него из-за обилия покупателей раскраснелись щеки и осип голос. Близнец из Обердорфа, который не работал на почте, пытался перепродать свои очки за восемьдесят марок, но никто у него не купил.
Мы наблюдали солнечное затмение с ульхека. Там собралась вся деревня, бургомистр сделал групповой снимок. Когда солнце совсем скрылось, Пальм снял свои очки и смотрел без защиты в самую середину черного круга.