Что знает ночь?
Шрифт:
— Так вы ее не демонтировали? Ты уверена, что она работает как положено?
— Наружные двери и окна… они сейчас поставлены на охрану. Джон никогда не забывает включать систему сигнализации на ночь. Он же коп.
— Это я понимаю. А фирма, которая обслуживает охранную систему, она регулярно ее проверяет?
— Стефи, в чем дело? Ты про жуткие убийства, о которых сообщалось в последнее время?
— Нет. А может быть, и да. В прошлую ночь мне приснился сон о вас. О тебе, и Джоне, и детях.
— Какой
— Отвратительный. Никогда мне не снились такие отвратительные сны, и я не хочу увидеть еще один. Не хочу повторять тебе все кровавые подробности, понимаешь?
— Пожалуй, я проживу и без них.
— Случилось ужасное, и думаю, отчасти потому, что не работала система охранной сигнализации.
— Она работает.
— Тревожная кнопка, — Стефания словно ее и не услышала. — Твоя охранная система снабжена тревожной кнопкой?
— Выводы на нее на каждой контрольной панели и на всех телефонных аппаратах.
— Тревожная кнопка не работала. Странная подробность для сна, правда? Очень уж специфическая.
Никки развернулась на стуле, чтобы посмотреть на картину с Наоми, Захом и Минни. На их незаконченные лица.
Стефания ничего не знала о трагедии, пережитой Джоном двадцатью годами ранее, но после короткой паузы спросила:
— У Джона все в порядке?
— Ты о чем?
— На работе. Со здоровьем. И ваши отношения… всё хорошо?
— Стефи, у нас всегда все хорошо. Джон — милейший из людей.
— Я ничего такого и не имела в виду. Я люблю Джона, действительно люблю, что я хотела сказать… не знаю. Это все чертов сон, Никки. Думала об этом весь день. Старалась сообразить, что к чему. Ты знаешь, какие эти сны. Смысла ты не понимаешь, нет уверенности в том, что видела.
Николетта смотрела мимо картины на зеркало, наполовину скрытое темным фоном. Она не нарисовала темную фигуру, которая проявилась на пяти фотографиях, но буквально ожидала увидеть ее на картине.
— Утром я первым делом позвоню на фирму, которая обслуживает нашу охранную систему, — пообещала Николетта. — Попрошу их приехать и все проверить. Тебе от этого станет легче?
— Да, — ответила Стефи. — Это всего лишь сон. Все это так глупо. Но полегчает.
— Надеюсь, мне тоже, после того как ты бросила сороконожку мне за шиворот.
— Извини, Никки. Я не хотела тебя пугать. А может, немного и хотела. Этот сон просто потряс меня. Не сердись, ладно?
— Не могу, Стефи. Я до смерти тебя люблю.
— Слушай, давай без таких слов.
— Извини. Как Гарри? — она спрашивала про мужа Стефании. — Все еще носит платья своей матери?
— Носит что?
— Платья своей матери… а потом убивает сексуальных блондинок, когда те принимают душ?
— А-а, я поняла. Расплачиваешься за Джона. Я этого заслуживаю. Увы, Гарри по-прежнему носит платья своей матери, но, по крайней мере, блондинок убивать
Через несколько минут после того, как разговор был закончен, Никки сидела, глядя на незаконченный портрет своих детей. Как же сложно подражать Джону Сингеру Сардженту. Может, в этом и заключалась главная причина. Она убрала кисти и краски.
В спальне постояла у кровати, глядя на спящего мужа в полусвете настольной лампы.
В последнее время они практически не занимались любовью. Оба пребывали в каком-то подавленном настроении, и тут определенно требовались перемены.
Она спустилась на второй этаж. Постучала в комнату Заха, потом к Наоми и Минни. Нашла, что дети в полной безопасности, заняты выполнением домашнего задания, но они выглядели более унылыми, чем обычно.
Хотя Джон уже обошел дом, проверяя двери и окна, Никки проделала то же самое. Не обнаружила никаких нарушений.
В гостиной какое-то время постояла перед высоким зеркалом в барочной раме. Ее отражение размерами значительно уступало темной фигуре на фотографиях.
Дом уже так долго казался ей странным, что она привыкла к новой атмосфере и не ощущала ее так сильно, как прежде. Но разница оставалась. Никки не могла бы описать эти изменения, они просто чувствовались, а адекватные слова, чтобы выразить их, в лексиконе отсутствовали.
Внезапно в голове сверкнула мысль: самое странное во всей этой истории в том, что она ни разу не упомянула о своих ощущениях Джону. Словно дом, используя какую-то таинственную силу, которой не должно быть у неодушевленных предметов, стремился изолировать их одного от другого, развести по разным комнатам.
46
Двухэтажный дом из желтого кирпича находился в районе, который когда-то демонстрировал собой успехи среднего класса, а теперь — развенчанные мечты, свидетельствуя о разрушительной жадности политиков, обещающих всеобщее процветание, но при этом грабящих и богатых, и бедных. Бетонные дорожки потрескались, начали рассыпаться. Железные фонарные столбы тронула ржавчина, их давно следовало покрасить. Деревья, которые много лет уже никто не подстригал, тянули голые черные ветви к белесому небу.
От улицы дом отделяла ограда из заостренных металлических штырей, часть которых кто-то позаимствовал. Чувствовалось, что и летом лужайка оставалась такой же неухоженной, как и в этот день, двадцать пятого октября.
В самом доме, что в комнатах, что в коридорах, его встретили узкие проходы между массивной старинной мебелью. Несмотря на то что воздух насквозь пропитался табачным дымом, Джон находил его удивительно чистым.
Питер Эйблард, в прошлом священник, в одежде сохранил прежние вкусы: черные туфли, черные брюки, черная рубашка, темно-серый кардиган. По какой-то причине часы он носил на обеих руках.