Чучельник
Шрифт:
– Никого не нашли? – прогудел Фрезе в лестничный пролет.
– Нет, – в один голос отозвались агенты с первого этажа.
Амальди без сил рухнул на кровать.
Ласка с птенцом в зубах – один из шедевров профессора Авильдсена – подпрыгнула, потеряла равновесие и опрокинулась на пол, не выпустив добычу.
Амальди подхватил ее и с яростью швырнул в стену.
От удара шарик цветного стекла, заменявший животному глаз, вылетел и покатился по полу в гробовой тишине, постепенно замедляя движение, подобно механической игрушке, у которой кончается завод.
Амальди встал с кровати, подошел к окну, распахнул его, уперся руками в подоконник, а глазами – в ночь. Вдали нездоровым светом мерцали огни города.
– Где ты? – взвыл он, выплеснув все отчаяние в этом вое.
Снизу, со двора ему отозвалось бесполезное карканье
XXXI
– Последняя лекция, – объявил профессор Авильдсен.
Слезы бесследно испарились, будто не он совсем недавно рыдал безутешно, как ребенок. Взяв скальпель, он проверил остроту лезвия и удивился, не узнав своего отражения в блестящей металлической поверхности. Но двойник тут же вернул ему улыбку, тонкую, как остро отточенное лезвие. Профессор Авильдсен отложил инструмент и сосредоточился на теме лекции, одновременно намечая мягким карандашом линию отреза на шее своей жертвы.
– Ты тоже слышишь Голоса? – прошептал он. – Все мы их слышим. Все до единого. И знаешь, почему? Потому что Голоса не могут обойтись без нас. Потому что сами говорить не умеют. Что такое голос без надлежащего инструментария? Что такое голос без легких? Без дыхания? Без губ, языка и зубов, которые модулируют его? Без всего этого голос был бы неразумным блеяньем, нарушающим тишину. И что такое сильный, грудной, богатый обертонами голос, если никто ему не внемлет? Энциклопедия, выпущенная за миллионы лет до того, как человек встал на задние лапы. Абсурд… – Он погладил искаженное болью лицо жертвы, заглянул ей в глаза, впитывая муку, от которой ничего не останется, едва она утратит трепет живой плоти. – Приходилось тебе слышать, что вьючное животное порой бунтует против жестокости хозяина? Вот так и человек. Стоит ему бросить вызов Голосам, он перевернет весь мир и оставит их ни с чем… оставит пожинать плоды собственного бессилия. Сведет к состоянию выкидыша, призрака. «Лежи здесь, смерть: тебя мертвец хоронит». Постигаешь? Заткнуть рот сиренам, которые оскверняют наш слух и манят разбиться о скалы. Голосам, понуждающим нас в гордыне своей встать на две лапы, распрямить хребет. Гордыня впоследствии будет именоваться Сознанием. Сознание распахнет врата иллюзии Власти над природой. А Власть оплатит услуги двухголовой шлюхи – Желания и Чувства…
Черная, зловонная куча желаний, поверженных, растоптанных чувств, огромная куча, которую он носил внутри в перевернутом виде и тщился увидеть ее вершину сквозь наслоения нечистот, – глушила голос, уподобляя его чревовещаниям пророка вселенского зла.
Профессор Авильдсен за краешек приподнял простыню, прикрывающую тело жертвы, чтобы насладиться ее беспомощностью. Все больше возбуждаясь, он подумал, что готов жадно выпить эту боль. Насытиться ею. Пожалуй, это зрелище способно утолить его голод и жажду, хотя и не навечно.
– Мы вверили мир Голосам. – Слова вырывались наружу, похожие на гортанный клекот. – Это было давно, в эру первородного греха, когда на свет появился первый человек… Ему, чтобы родиться, пришлось отречься… от матери… от вдовы… Чтобы родиться, человек должен был явить миру ее первозданную наготу… развенчать, ославить ту, что дала ему жизнь… – (Театральные слезы.) – А для чего? – (Театральный смех.) – Для того, чтобы стать… первым сиротой на свете.
Он скрючился на полу в изножье кровати, на которой была распластана его жертва. Дотянулся до скальпеля и сделал надрез на своей ладони, задумчиво наблюдая, как кровь медленно сочится из раны. Несколько минут спустя он поднялся и начал снова и снова любовно оглаживать лицо жертвы, пока ее щеки не обагрились алым румянцем.
– Боль есть последнее звено этой цепи. Последний дар Голосов. Именно боль, ее незамутненный источник, является квинтэссенцией нашей жизни. Кристально чистая боль от столкновения жажды жизни со смертью – наше единственное оправдание и наш приговор… наша великая тайна… Ты это понимаешь, не так ли?
Жертва не ответила.
– Боль – это не болезнь и не страх, порожденный болезнью. Боль намного чище и благороднее. Это саван, в который мы облачаемся перед смертью. Томление души… и ее право на существование. Мука – вот высшее творение Голосов, самая глубокая вершина перевернутой горы. Так мыслит человек… Потому и не сопротивляется Голосам. Обрекая себя на муки, человек тщится искупить свою
Профессор Авильдсен, задохнувшись, умолк и жадно присосался к кровоточащему обрубку. Когда он снова заговорил, голос его понизился почти до шепота.
– Но избранным Голоса уготовили лучезарную участь, указав путь к изничтожению Боли, к очищению мира. Этим избранникам Голоса вдохнули в душу все ответы, научив их, как избавиться от первородного греха, дав возможность вернуться вспять. Начать сначала. С тем чтобы не отрекаться от матери… от вдовы. Голоса поведали им, как вернуть мать в ее первозданное, безгрешное состояние. Всякая сущность изначально чиста… Голоса диктуют этим избранным законы мира, находят для них достойную мать и достойную жену. – Блаженно томный взгляд профессора Авильдсена устремился в создаваемое им сказочное будущее, к человеческой кукле, которую он возьмет в жены.
Внешние шумы не беспокоили его. Он знал, что уже близок к цели и теперь никто его не остановит. Замысел вот-вот осуществится.
– Новая… совершенная Мать, – шептал он в ухо жертве. – Непорочная… милостивая… доступная. – Он обвел пальцем карандашную линию надреза и произнес итоговым тоном: – Голоса ответили на мои вопросы. Вопросам я всегда предпочитал ответы. Причем не только ошеломляющие ответы на абсолютные вопросы, но даже утешительную теплоту банальных ответов на самые волнующие, самые глубокие вопросы. Хаосу я предпочитаю геометрию. В этом суть бесценного дара Голосов избранникам. Они восстанавливают порядок и дают объяснения. Диктуют ответы. Пусть небезупречные, но неизменно открывающие путь к достижению цели. Они устраняют все вопросы. Заставляют их умолкнуть. – Профессор Авильдсен торжественно опустился на колени и раскинул руки, как будто подставляя грудь всем ветрам. – Усмиряют буйство стихий. Слышишь? Вслушайся… Стихает ветер… унимается земная дрожь… океан безмятежно спокоен… огонь уже не жжет, он укротил свой вечный голод… – Лектор вытянулся на полу, как усталый воин после битвы. – Слышишь?.. Вслушайся… Вот она. Благословенная тишь. Вслушайся… Разве она не прекрасна? Разве не в ней наше спасение?
Профессор долго оставался распростертым на полу, отдавшись своим галлюцинациям.
– Голоса объяснили мне: подобно тому, как перекладываешь на чужие плечи тяжелую вязанку дров… точно так же можно переложить тяжкое бремя своей боли и бед в чужую душу. – Он поднял голову, с трудом встал с пола и всем телом подался к жертве, чтобы она прочувствовала обращенное к ней послание. – Свалить… бремя… своих мук… на плечи… другого… человека… – отчеканил он. – Возможно ли?.. – Он крепко сжал скальпель и утопил лезвие в плоти своей жертвы. – Скоро мы это узнаем, – произнес он, склонившись над работой и уже предвкушая, как утолит его жажду благословенный поток из артерии, которую он готовился взрезать.
XXXII
– Стоп, – вдруг приказал Амальди водителю, нарушив гробовое молчание в салоне машины.
Полицейский припарковался под козырьком городской больницы.
– Вызывай все подразделения, – сказал он Фрезе, открывая дверцу. – Надо найти, где он прячется… и держит Джудитту. – Он в упор поглядел на помощника. – Ты и сам понимаешь, времени у нас нет.
Фрезе молча кивнул. Он уже отдал по рации соответствующий приказ. Хоть и с опозданием, но охота на человека началась. Простая учетная запись перевернула всю логику расследования. Две фамилии. Один человек. Казалось бы, разгадка лежала на поверхности. Теперь профессору Авильдсену не скрыться. Но надо найти его, прежде чем он убьет свою жертву.