Чучело-2, или Игра мотыльков
Шрифт:
— Тут много, — говорю. — Давай отсчитаем три тысячи, а остальные обратно.
— Тогда они сразу узнают про Ромашку, — срезает Глазастая.
— Так ведь больше лучше, чем меньше, — шепчет Каланча. — Глаза у нее вспыхивают, огоньки внутри загораются. Смеется. — Три шоферу, остальные нам!
Глазастая не отвечает, молча снимает рюкзак — запасливая какая, с рюкзаком приходит, — набивает туда деньги, закидывает за спину и говорит:
— Я выхожу первая. Ты, Каланча, за мной. И перестань хихикать! — Берет
Смотрю: ключи лежат на столе — один длинный и два коротких. «На три замка запираются сразу, — думаю, — а все равно не убереглись. Родная дочь подставляет», — мелькает в голове.
— Зойка, тебе говорят! Ты что не слушаешь? — дергает меня Глазастая.
Подымаю глаза на нее в упор. Она почему-то резко отворачивается, цедит: «Двери не запирай — прикрой, и все. Встретимся завтра. Сегодня меня не ищите». Поворачивается и уходит, поддергивая рюкзак, набитый деньгами.
Рюкзачок смешной, на нем аппликация медведя, я его еще по школе помню. Вспоминаю это и чуть не плачу.
Потом выходит Каланча. Пьяная она, надралась сладенького, цепляется за что-то в коридоре, чуть не падает. Слышу, еще лифт, стерва, вызывает.
А я как во сне плаваю, будто я где-то далеко, а тело мое тут. Приседаю на край стула, забываю, что надо отсюда мотать. Сижу, застывшая, и сижу. Слышу, кто-то входит, а не пугаюсь. Спокойно так думаю: милиция или соседи, пусть меня схватят, и делу конец. Загремим на пару с Костей. А девчонок я все равно не выдам, возьму всю вину на себя. Поворачиваю голову к двери — и жду.
Вырастает Каланча. Удивленно смотрит, спрашивает:
— Ты что уселась?… Совсем чокнулась.
Хочу ей ответить, но язык не слушается. Она хватает меня за руку и вытягивает из квартиры.
На следующий день продолжение. Ждем Глазастую.
— У нас дома бедлам, — весело сообщает Ромашка. — Отец мамашу стукнул. Та ревет. Не понимает, кто у нее ключи свистнул. Всю ночь они не спали, что-то там перекладывали, пересчитывали. А сегодня новые замки ставят. Мать говорит: «Я тебя давно просила: поставь квартиру под охрану милиции». А он: «Нашла придурка. На милицию ставить — все равно что голову в петлю сунуть».
— А ты чего радуешься? — спрашиваю Ромашку.
Она молчит, потом отвечает:
— Мое личное дело.
Сидим ждем Глазастую, а ее все нет и нет.
— А может, она взяла деньги — и с концами? — спрашивает Каланча.
Тут как раз раздается звонок, мы все трое, не сговариваясь, бросаемся к двери.
Глазастая спокойная, красивая, даже больше, чем всегда. Разодетая в пух и прах, в широкой кожаной куртке с плечами, в длинной юбке, с подмазанными глазами. Картинка!
— А деньги где? — нетерпеливо спрашивает Ромашка.
— Деньги… в одном месте, — отвечает Глазастая. —
Мы с Каланчой при сем присутствуем, в разговор не влезаем.
— А сколько там всего, пересчитала? — небрежно роняет Ромашка, словно проверяет Глазастую.
— Пересчитала, — говорит Глазастая и, как нарочно, замолкает.
— Ну?! — не выдерживает Ромашка.
— Десять тысяч, — произносит наконец Глазастая.
Ромашка облегченно вздыхает, и я вдруг понимаю почему: все в норме. Глазастая ее не обманула.
— Десять?! — балдеет Каланча. Она застывает с открытым ртом вроде меня.
— Каланча, закрой варежку! — хохочу. — А то плюну!
— Иди ты! — Она отмахивается, я ей мешаю.
— А почему ты их не принесла? — спрашивает Ромашка. — Шоферские могла оставить, а остальные надо было принести.
— Вот именно! — подхватывает Каланча. — Не зря же мы их брали.
Глазастая молчит. Ромашке это не нравится.
— Они ведь не твои, а мои! — с вызовом говорит Ромашка. — Так что поехали за ними! — Встает. — Я бы их поделила между нами.
Каланча тоже нетерпеливо вскакивает, предложение Ромашки ей очень нравится.
— Не поделишь! — отрезает Глазастая. — Не твои это деньги, и не мечтай!
Тут я качаюсь, чуть не падаю — ничего себе пирожки!
— А чьи же, позвольте узнать? — ехидничает Ромашка, но сама как-то уже не в себе.
— Трудно ответить. — Все стоят вокруг Глазастой, но она продолжает сидеть. — Вроде бы ничьи… Пока. Их можно приспособить… Например, отдать в детский дом, где счастливые радостные дети, окруженные заботой своих воспитателей, ни разу не ели досыта! И устроить им обжираловку! Представляете, сколько детей можно накормить за семь тысяч?
— Чего-чего?! — Ромашка бледнеет. Глаза от злости узкие, неприятные. — С какой стати?! Пусть на них государство жертвует! Ишь ты, добренькая за чужой счет! Кради у своего папаши и жертвуй! Девчонки, как вам это нравится? — Она ищет у нас поддержки.
— Мне лично не нравится! — кричит Каланча.
А я молчу: я на стороне Глазастой.
— Пошли! — требует Ромашка. Хватает Глазастую за рукав куртки и тянет в неистовстве на себя.
— Вещички не рвать! — цедит Глазастая и отталкивает Ромашку ногой.
Та отлетает в угол. Вскакивает, вопит:
— Отдай, стерва, мои деньги! — Захлебывается в словах. Конечно, ей обидно. — Скажи спасибо, что я вам три куска отвалила за ваши вонючие шкуры! Мне спасаться не надо, не я соучастница угона, а ты! Ты увидела тачку с ключом! Ты!.. И сказала Самураю!
«Вот как она поет! — думаю я. — Вроде Каланчи!» Мне бы тоже закричать на Ромашку, заорать: «Что ты, подлюга, из-за денег давишься?!» — А я молчу. Смотрю на Глазастую, как на спасительницу, а сама молчу и дрожу.