Чучело-2, или Игра мотыльков
Шрифт:
— Глазастая! — ору в ужасе.
— Что случилось?!
Язык у меня заплетается, буквы наскакивают одна на другую, получается абракадабра.
— Попуукрты…
Глазастая пялится на меня, ни черта не просекает.
— Тихо, тихо, — просит ласково. — Говори медленно… По слогам. Ты же у меня умная, хорошая.
Смотрю на нее, но не могу выдавить ни слова.
— Ну давай. — Глазастая обнимает меня. — Ну давай, ты же умеешь по слогам.
— По-пу-гай… у-крал… у нас… ты-ся-чу рублей! — Эти слова доходят до меня, и я продолжаю по слогам, все рассказываю Глазастой.
Она
— Ты почему не удивляешься? — спрашиваю.
— А я готова к любой подлости, — отвечает. — Меня не удивишь. — Потом цедит: — Подонок отпетый! Козел пьяный!.. — Обрыв. Она снова замолкает. Губы крепко сжаты, глаза колючие, приказывает: — Джимми!
И мы вылетаем. Улица у нас тупиковая, дом стоит последним, так что Попугая нам легко догнать. Бежим втроем — Глазастая первая, за нею Джимми, потом я. От бега мне делается жарко, и я снова становлюсь нормальной, как все. Мне не страшно, я прикрыта Глазастой, плевать я хотела на Попугая. «Попугай — мразь, подонок! — шепчу. — Козел двуногий!» Чувствую, что зверею, готова на драку.
Скоро мы его замечаем. Идет, между прочим, не спеша, вразвалочку. Совесть, видно, не беспокоит. Не знаю, что там Глазастая придумала, но только, когда я рву вперед, чтобы налететь на Попугая, перехватывает меня — потише, мол.
— А почему? — не понимаю.
— Народу много, — отвечает. — Надо переждать.
Правда, народу вокруг полно, а я и не подумала об этом.
Попугай по-прежнему маячит впереди. Он доволен собой, по спине видно — упивается. Наверняка о выпивке мечтает на чужие денежки, гад! Идем, идем… По одной улице, по другой… Жмемся к стене, дышать боимся, чтобы не засветиться.
Попугай сворачивает в сквер. И мы туда. Оглядываюсь — пусто. Ни одной фигуры не видно. Ну, думаю, пора действовать.
— Глазастая, — говорю шепотом, — рвем?…
Она не отвечает, неожиданно приказывает:
— Джимми, ко мне! — Берет его за ошейник. А потом как закричит чужим, страшным голосом: — Фас, Джимми! Взять! — И толкает его на Попугая.
Все происходит в одну секунду, я даже ни о чем подумать не успеваю. Джимми мелькает у меня перед глазами, взвивается в воздух и тяжелой тушей обрушивается на спину Попугая. Тот падает на живот, видит страшный оскал Джимми, закрывает голову руками. Он не кричит — видно, от страха теряет голос, а только как-то жалобно стонет.
Глазастая оттаскивает собаку. Та упирается, приседает на задние лапы, рычит, скалит пасть.
Попугай садится, нас он не узнает, не понимает, кто мы, кричит:
— Я в милицию заявлю! Я с вас три шкуры спущу! Вашу собаку прирежу, на шапки, в розницу!
— Хватит придуриваться! — обрывает его Глазастая. — Ослеп, что ли?
Попугай пялится на нас, выкатывает глаза, но, видно, плохо соображает.
— Не узнаёшь? — Глазастая улыбается. — Это Сумарокова.
Попугай приходит
— Сумарокова? — Переводит взгляд на меня. — И Смирнова.
— Вот именно! — цедит Глазастая. — Гони монету!
Попугай молча встает, отряхивается, стоит к нам спиной, потом резко поворачивается к нам и показывает фигу.
— Монету им отдай, чего захотели! — Его худая долговязая фигура изгибается в нашу сторону. — На-ка, выкуси, выкуси! Вот вам, в морду, в морду! — Он тыкает в нас фигой, медленно отступает и ругается матерными словами, обзывая нас: — Курвы-ы! На человека зверя натравливать! Как в концлагере! Фашистки!..
— Это ты человек? — обрывает Глазастая. — Сейчас я захлебнусь от восторга.
Джимми оглушительно лает, вырываясь.
— Даю минуту на раздумье, — говорит Глазастая, — и спускаю собаку.
У меня начинают дрожать ноги, и я шепчу Глазастой, чтобы Попугай не услышал:
— Глазастая, не надо! Глазастая, не надо! Вдруг Джимми загрызет Попугая.
Вижу, Попугай озирается кругом: позвать на помощь некого, и все-таки он в отчаянии бросается наутек. Бегать он не умеет, но бежит — так ему неохота отдавать деньги.
— Глазастая, не надо! — кричу я.
Но она меня не слышит и спускает Джимми.
Джимми бросается вперед, сбивает Попугая, и они начинают кататься по земле, и Попугай вопит: «А-а-а!» Я как ненормальная лечу следом, подскакиваю к ним, хватаю Джимми за шею и хочу его оттянуть от Попугая и не могу, ору: «Глазастая!» — хотя она уже рядом и мы вместе держим Джимми, а Попугай отползает чуть в сторону.
— Ну?! — подстегивает Глазастая Попугая.
— На! — вопит он. — Подавитесь, б… ди! — И швыряет нам деньги.
Они рассыпаются по траве.
— Стой! Не уходи! — приказывает ему Глазастая. — Зойка, пересчитай деньги.
Ползаю по траве, собираю эти проклятые деньги, я их теперь ненавижу, пересчитываю, сбиваюсь со счету, смотрю в растерянности на Глазастую, почему-то реву.
— Не реви, — орет, — пересчитай еще раз!
Снова пересчитываю, все в норме, свертываю деньги, рассовываю по карманам.
Мы поворачиваемся и уходим. Он что-то бешеное кричит нам вслед, но мы уже не разбираем слов. До дома идем молча. Джимми тоже устал, понуро трусит рядом. Еще издали вижу Каланчу. Ее голова торчит над всеми прохожими. Потом замечаю и Ромашку. Значит, пришла, несмотря на вчерашний скандал. Они ждут нас, ничего не ведая. Мы не виделись всего один день, а сколько произошло.
Подходим в напряженке. Джимми радостно бросается к девчонкам, но Ромашка отпихивает его. Губы у нее накрашены помадой, в ушах сережки с камушками, дорогие, материны. Солнце в них играет желтыми и синими огоньками. Она смотрит мимо нас, ни ответа нам, ни привета. Вот, мол, я такая гордая, знайте: ничего я не прощаю.
А Каланча машет нам ручкой:
— Мяу!
«Тоже мне, кошка! — думаю. — Научилась у Ромашки!»
Глазастая проходит вперед, мы молча идем за нею. Чувствую: Ромашка ненавидит ее, вцепилась бы ей в шею своими острыми зубками и укусила бы до крови, если бы решилась. От нее веет холодом и злостью.