Чудаки с Улики. Зимние птицы
Шрифт:
Бобка сердится, — сказал Валдай. — Вон как лупит по воде чешуйчатым хвостом!
Затем наступила тишина. Нина прижалась к Гоше, безотрывно смотрела на речку; на всплесках рыб играли отблески зари. Текла Лавеча неспешно, беззвучно. Валдай, посматривая на гостей, чему-то улыбался. Он первым увидел на воде белые усы и тонкую полоску темной спины бобра.
— Во-он Бобка… — прошептал Валдай.
Бобер услышал шепот, хлестнул коротким хвостом и был таков.
— Что это Боб психует? — заметила Нина. — Мы сидим тихо, плавать ему не мешаем…
— Купец нелюдимый, — обозвал бобра
— Бобка говорит: «Уходите подальше от моей хаты, не мешайте Марфе рожать маленьких», — сказал Валдай.
Долго не было слышно бобра. Гости между собой поговаривали: наверное, забрался в хатку да полеживает на сухих водорослях, балагурит с бобрихой Марфой, про людей забыл, а тут жди его, корми комаров. Только так переговорили гости — Боб как ахнет пустым бочонком в тени крутояра, как фыркнет!..
Взошла раскаленная луна, и такая светлынь сделалась в тайге, что хоть ищи крючок, оброненный в траву, каждая осинка изнутри светится, фосфором мерцают крылья пролетевших уток; давно ночь, а певчие птицы не могут успокоиться, волнует их яркая луна. Бобр больше не исчезал. Он плавал то с одной стороны плотины, то с другой, неуклюже забирался на нее; сидя на задних лапах, по-стариковски сгорбясь, ловко выжимал на себе шерсть. Выжмет и опять бултыхнется в воду. Стал Боб похныкивать, что-то лепетать да поскуливать, и так жалобно получалось у него! Детский капризный лепет никак не шел большому неуклюжему зверю с медвежьими когтями.
— Это он свою Марфу вызывает из хаты, — сказал гостям Валдай.
— И то верно! Чего она засиделась дома! — заметил художник. — Семеро по лавкам, что ли, у нее или хлебы выпекает. Может, стирку затеяла?.. Пусть погуляет с Бобом, пока еще маленьких нет.
Марфа появилась на середине речки неслышно, поводила белесым носом, что-то пробормотала недовольно и сгинула. А бобр начал кувыркаться, звонко, гулко наяривать широким, коротким хвостом по воде, радостно лепетать и посвистывать. Когда снова выплыла Марфа, Боб с жалобным похныкиванием приблизился к ней — от зверьков разбегались золотистые волны.
Нина прислонилась к плечу Гоши и задремала. Снились ей канадские водопады, крутоносые каноэ, стремительно бегущие с обнаженными индейцами, снились тихие лесные речушки с хатками бобров…
— О, совсем уморилась наша Нина! — посочувствовал Валдай. — Весной день-то как год.
Нина открыла глаза, улыбнулась и снова было хотела поудобнее устроиться подремать на плече мужа. Гоша взял ее, как маленькую, за руку и увел в палатку, помог залезть в тулун — мешок из козлиных шкур, в котором всегда сухо и тепло, — а сам подсел к костру, к Валдаю и художнику.
От росы отяжелели травы и листья, и звезды, словно умытые росой, засветились ярко. В осиновой релке укал дикий голубь, над разгоревшимся костром летал козодой; он садился на тальники и чернел головешкой, поцокивал. Далеко за грядкой тайги, точно гигантским пожаром, освещался край густо-синего неба.
— Город… — задумчиво произнес Владимир; все посмотрели на освещенный склон неба. — Большой город пылает электричеством, а не так уж далеко от него пасутся изюбри, медведи бродят… вот и бобры любовно шушукаются… Город растет, а тут в полной безопасности
Егерь собрал обгоревшие палки на самый жар углей. Когда вспыхнул огонь, ответил:
— Людей все больше становится, должны они быть мудрее, душой мягче, тогда лес и жители его продолжат счет своему веку… Зачем говорить? От пустых слов даже пух с тополя не слетает… Ступайте-ка отдыхать, ребята, а я еще посижу, трубку выкурю, бобров послушаю.
Гоша и Владимир легли спать, а Валдай еще долго сидел у слабого костерка, худой и долговечный, сторож звездного неба, тайги и спящих молодых людей.
2
Вторые сутки как взялся хлестать обложной дождь. Валдай засобирался к бобрам, посмотреть, что они делают с детенышами: сами спасают их или посиживают в хатке да ждут помощи от егеря?
Звал Валдай с собой Владимира, но Гоша с Ниной стояли на своем: «Мы тоже поедем!» Еще чего не хватало! Где-то в тайге на краю гибели бобрята, за них переживает старый егерь, а молодые будут отсиживаться в тепле! Летом дождь не вредный. От сырости и дождя можно укрыться плащами, брезентом, в палатке, а вот от своей совести никуда не денешься. Валдай сдался.
Егерь дал Нине меховую куртку, на ноги чулки из енотовой шкуры, резиновые сапоги с войлочными стельками, сам укутал ее в непромокаемый дождевик и Гоше велел надеть под плащ меховую безрукавку.
Вокруг было непроглядно серо. Нина сидела в лодке нахохленным воробышком, из-под капюшона поблескивали глаза — рада поездке; около нее притулился Алкан. Нина прикрыла его полой дождевика. Когда собиралась на носу Алкана тяжелая капля, он чихал и встряхивал головой. Валдай затолкал в кубрик моторки спальные мешки, котомки, а что не втиснулось, накрыл плотным брезентом и сел поближе к Гоше, канителившемуся с мотором-трещоткой.
Лодка помчалась — захлестались на песок волны, закачалась затопленная осока. Вода и кусты казались Нине нарисованными на матовой бумаге в косую линейку.
К бобрам приехали поздно: в дождь, известно, рано темнеет. Валдай подгребся веслами к плотине и долго вслушивался, устремив взгляд на хатку. Гости ничего не заметили и не услышали, но Валдай сказал, что Марфа и Боб не выводят из хаты маленьких. Значит, маленькие слепые, лежат беспомощными котятами и навряд ли предчувствуют лихие перемены, которые ждут их не сегодня-завтра.
Гоша нарубил ворох дров, плеснул из канистры бензина, крикнул: «Берегись!» — и бросил на дрова горящую спичку. Хлопком вспыхнул огонь, пламя быстро унялось и, когда несмело загорелись дрова, все обступили костер. Художник рассказал, что в Канаде индейцы называют бобров своими младшими братьями, уважают за ум и смекалку. Так неужели на новом месте бобры не догадаются, как спасать-детенышей в половодье?..
Валдай сказал художнику:
— На родине бобров плотины не срывает водой. Смогут ли новоселы догадаться изменить свое жилье, делать, например, норы или балаганы?