Чудаки с Улики. Зимние птицы
Шрифт:
Никогда Валдай не проедет мимо птиц, чтобы не угостить их зерном или желудями. Отдохнул он, наблюдая за утками, подбирающими овес, погрустил о жене-покойнице, вспомнил и детей своих, которые, как птенцы мандаринок, разлетелись по всей великой стране, и поплыл дальше. Солнце бежало рядом с егерем — пропадало за сопочками, поблескивало сквозь разнолесные релки и опять весело катилось навстречу Валдаю.
Вот пес навострил уши, потянул нервным носом в сторону зарослей краснотала и калины, на загривке вздыбилась шерсть. Валдай тоже почувствовал характерный запах медведя; вплотную подплыл к красноталу, а медведя не видно. Собака, казалось, взорвется от непосильного напряжения.
— Ну
Белогрудый медведь, сердито фукая и оглядываясь, побежал над обрывом, потешно занося вбок толстый зад, остановился за обгоревшим пнем, поднялся на задние лапы, обхватил пень и начал покачиваться да порявкивать, как бы дразня Валдая и собаку. Валдай засмеялся, а пес задрал кверху морду и жалобно завыл.
Егерь еще немного проехал и причалил к берегу, умыл нажженное солнцем лицо, подержал в прохладе натруженные руки, велел Алкану выскочить из оморочки и поразмяться в тальниках на виду у хозяина. Валдай поднялся на обрывистый, с отвалами торфа берег и побрел по кустам тавологи на мысок осиновой релки.
Перед егерем раскинулась Великая равнина — релки, заросшие осинами, березами, дубами, окаймленные коричнево-зеленым ерником; релки из сплошной лиственницы, торчат в безмолвии штыками сухих вершин. Релки словно плывут по мари, на марях поблескивают озерца и заливы, по берегам которых на сочной траве пасутся косули — сами красные, шеи у них длинные, — набьют полный рот травы, жуют и шустро глядят по сторонам; вон и сохатуха с долгоногим телком вышла из зарослей березняка… Куда бы ни всмотрелся Валдай, повсюду пасутся дикие звери, переходят от релки к релке, иные едва заметны в дымчатой дали.
И кажется Валдаю, что эта тишина, тысячелетний мир природы несокрушимы. А на самом деле, грохни два-три выстрела, и все живое исчезнет с глаз.
Когда-нибудь Валдай все-таки умрет, но эта любимая им равнина останется для детей и внуков, как осталась после его прадеда и деда.
Вовсе не страшно умирать, если то, чем дорожил, не уходит с тобой, так думает Валдай и доживает свой век спокойно.
На севере горбятся сизо-зеленые сопки, там кедровые леса. Весной, едва сойдет снег с Великой равнины, на равнину спускаются с сопок косули, сохатые, изюбры, кабаны, медведи бурые и черные. Со всего света слетаются лесные, водяные и болотные птицы. Осенью птицы гомонливыми стаями покидают заказник, звери уходят в сопки, на охотничьи угодья, — и так повторяется из года в год. Зимой редко когда мелькнут на равнине, в прозрачных релках дикие косули; только бродят у озер и речки еноты, бегают юркие колонки, норки и выдры. Зимой тихо и пустынно, и равнина кажется Валдаю необъятнее, чем летом.
Вдоль и поперек он изъездил на оморочке Великую равнину, исходил на лыжах. В молодости, пока был сильным и неутомимым в походах и надеждах, Валдай искал на земле такой угол, где не побывал человек. Не нашел он необитаемого места ни в тайге, ни на равнине. В таежном крае растут новые города и поселки, асфальтовые и железные дороги рассекают тайгу на части. Где же отыскать укромный уголок! Не лучше ли оберегать диких зверей там, где они пока еще обитают с давних пор? И Валдай добился в охотничьем управлении, чтобы по берегам Лавечи объявили заказник, чтобы летом никто не смел тревожить птиц и зверей на равнине.
Солнце на закате, аисты и цапли планируют над равниной; низко кружатся и кричат над Валдаем кроншнепы, величиной с курицу, с длинными загнутыми носами. Валдай идет к речке, вокруг него увивается чуткий, чего-то выжидающий от хозяина Алкан.
4
Егерь
Гоша прилег на козлятинку, молчит и неизвестно о чем думает; куда ни повези его, какие чудеса ни посули, ему как будто все равно: может плыть вперед, а может и пролежать без движения на козлятинке. Владимиру, наоборот, не терпелось поскорее добраться к бобрам, ни одной птицы не пропускал без внимания: пугнет, передразнит, подивится ее оперению, если не знает, как называется птица, спросит у спутников; сердит Гошу Владимир тем, что поминутно выбегал на берег, рвал узорчатые листья, цветы. До всего ему есть дело, все интересно. Валдай понимал: даже без кисти и карандаша художник работал.
Теперь Валдай не отрывался далеко от лодки. Нине казалось, слишком медленно он греб, и взялась помогать ему ладонями.
Егерь захотел показать гостям поселение цапель. Он подтянул оморочку на косу и первым зашагал краем релки, ступая не по-стариковски мягко и легко.
По склону релки зацвел шиповник, пионы; ландыш, как первым снегом, застилал землю. Нина рвала цветы обеими руками, ей и ландышей и пионов надо, и не знала, каким цветам отдать предпочтение.
— Утята! — воскликнула она и подняла над головой желтосерого утенка. Он вытягивал шею, свистел и сучил розовыми лапками. — Да тут их много! — кричала Нина.
Нашла она гнездо утки-белобочки, так объяснил гостям Валдай. На яйцах сидели четыре утенка, один другого меньше, грустно посматривая на людей. Эти утята — няньки. Они, как старшие ребятишки, нянчат младших. Снесет одно-два яйца утка и садится парить, через несколько дней еще снесет… Как только появляются на свет первые утята, утка-мать беззаботно где-то летает и плавает, а первенцы терпеливо допаривают остальных утят; потом они вместе покидают гнездо — идут к воде лесенкой: впереди старший, а замыкает шествие самый крохотный.
Утята-белобочки сидели в гнезде горемыками. Разве не обидно им! Другие-то вон уже плавают и гоняются за комарами, а им еще неизвестно сколько придется высиживать своих братьев.
— Бедняжки! — посочувствовала птенцам Нина, погладила каждого утенка.
Валдай шел впереди Нины, выбирал для нее места, где поменьше кочек и кустов. И думал в это время старый егерь: на другом краю страны есть и его взрослые внучки и правнучки… Не помнит он, когда и держал на руках ребенка. До войны промышлял зверя в тайге, после войны вернулся домой — и опять в кедрачи. Так и выросли ребятишки с покойной женой. Где теперь дети, не знает Валдай.
А ведь для них он, в зной и холод, бережет Великую равнину с ее зверями и птицами. Исчезни на земле люди, тогда кому понадобятся лоси и медведи, белки да соболи, кто их видеть будет, кто им порадуется?.. Человек прославляет землю, леса, зверей и всяких букашек. Без человека мир и природа сгинут, так про себя рассуждал Валдай. Теперь Нину с Гошей ведет он, чтоб показать им поселение цапель. А минует время, их дети так же придут весной на Великую равнину. И вечно живой будет равнина…
Среди мари торчали сухие лиственницы, на вершинах ворохами хвороста громоздились гнезда. Сизо-серые цапли молча кружились, изредка взмахивая медлительными крыльями; шеи сложены вдвое, непримиримо торчат клювы, палками вытянуты длинные ноги. Встанут цапли на гнезда и стоят бесконечно долго, словно окаменевшее, торчат сизыми столбиками на высыхающем озере. Возле цапель снуют кулики, бекасы, плещутся утки, а цапли стоят себе неприступно гордые; если какая и шагнет раз-другой — шагнет так, словно кому-то великое одолжение сделает.