Чудаки с Улики. Зимние птицы
Шрифт:
Валдай пристал к художнику, подведя его к окну:
— Покажи нам, как работал, что нарисовал? — И сам открывает этюдник, берет эскизы, сделанные карандашом и акварелью, и разглядывает на расстоянии, гостей зовет посмотреть; тени от лиственницы ему не понравились, плес реки не так бы надо осветить, здесь много положено зеленого, а тут будто бы низковато небо…
Владимир делает вид, что обижается, отнимает у егеря эскизы, передает Нине и замечает:
— Правду говорить, Валдай, — друзей терять.
— Хорошо потрудился Володя, заработал обед! — остается довольным Валдай.
— Лечитесь, — говорит хозяин гостям, а сам уходит в огород.
Лечиться — это значит вздремнуть после обеда в сумрачной избе, под колыбельный шелест
— Как ты сюда попал? — спрашивает Гоша художника.
Тот лежит на спине, держит увядшую ветку леспедецы, от которой по избе запах солнечной поляны, и рассказывает. Посоветовал художнику знакомый врач-психиатр добраться к Валдаю. Так и сказал: «Брось ты эти санаторные процедуры, лучше поезжай к егерю…» Художник может бесконечно долго глядеть, как Валдай копается в огороде и вполголоса разговаривает о чем-то с растениями, как трогает зелень цепкими хозяйскими руками, и художнику кажется, что руки Валдая разговаривают с растениями недоступными для слуха голосом.
— Странный дед, — сквозь дрему бормочет Гоша. — Я-то думал, Валдай еще до нашей эры жил, а он поднимается к нам с берега…
Гоша еще что-то бормочет, но художник ему не отвечает: сморила дремота.
Нина видит: двигаются тени от липы на земляном полу, безмолвно вяжут замысловатые узоры, вяжут нехотя и шевелятся будто лишь для того, чтобы не заснуть.
3
Если у карася голова полна мозга и утки выпаривают утят на высоких местах — верный признак: быть нынче наводнению. Так рассуждал Валдай, вернувшись из огорода в избу. Не сегодня завтра хлынут дожди — дают знать об этом простуженные ноги, — и покатятся с сопок в речку Лавечу шальные потоки.
Не страшно, если половодье нагрянет раньше, чем родятся бобрята, а попозже — наверняка погибнут. Вода сорвет плотину, разобьет хатку, и перетонут слепые щенки, ведь за маткой они не смогут плыть, а матка перетаскивать их в зубах — как спасают детенышей кошка или собака — не умеет. Вот и ломай голову егерь, чем помочь бобрятам.
Рано весной на Лавече выпустил две пары заокеанских бобров. Одна пара ушла в неизвестном направлении. Где она облюбовала место для житья, в каких краях? Вторая построила на Узкой протоке плотину, хатку и поджидала потомство. Как же не беспокоиться Валдаю о бобрах! Они первые поселенцы на таежной Лавече.
Собрался Валдай проведать Марфу и Боба — узнать, родились ли маленькие.
— Возьми нас, Валдай, к своим новоселам, — запросились Нина и Владимир.
— Отчего бы не взять, — не сразу ответил егерь. — Чужеземных зверей всем охота увидеть.
Взял бы он гостей к новым поселенцам, да не ездит Валдай по Лавече на моторной лодке и другим не позволяет. Если уж так шибко хотят гости к бобрам, пускай плывут на плоскодонке: гребут веслами, толкаются шестами. Плоскодонка ходка, помаленьку-то плыть можно на ней. Нина с Владимиром согласились ехать и на веслах, но Гоша заупрямился: была охота мозолить руки, когда есть моторка; один-то раз можно бы и на моторке по заказнику промчаться… Добрый, улыбчивый Валдай оставался неумолимым. До бобров недалеко, часа за три дотянут.
Погрузили в лодку и оморочку палатку, провизию, спальные мешки и козлятинки. Гоша взялся было за шест спихнуть лодку.
— А коза! — спохватилась Нина. — Куда девать козу, не брать же ее к бобрам!
Гоша навострил уши, ждал, вдруг Валдай скажет: «Ладно, поезжайте с козой на моторке». Ничего такого не сказал егерь. Принесли козе в сарайчик сноп травы, ведро воды, Нина наспех подоила — перебьется до завтра.
От зимовья Валдая, вверх по течению, речка Лавеча узкая, вода в речке мутная, едва подвигается; заспешит где под низким берегом и снова задремлет в заводях и заливах, покрытая тополевым пухом, лепестками черемухи.
Руки Валдая
Два селезня от нечего делать сидят на середине речки, весло чуть ли не задевает их, но селезни не улетают; словно не обращая внимания на оморочку, глуховатым баском жалуются друг другу на скучную жизнь: утки-то давно уселись в гнезда, скоро выпарят утят, а селезни одиноко летают где попало, плавают неприкаянно… Пес Алкан напружинился в оморочке: вздрагивают его лапы, горят раскосые глаза. Взглянет на птиц Алкан и на Валдая: может, хозяин возьмет дробовик и выстрелит? Селезни заплыли в резные листья водяного ореха, примолкли: дескать, давай переждем, пока это остроносое чудо минует нас. Так и не взлетели селезни. Дикие грудастые голуби проносились над речкой, табунки клохты и косатых летели кучно; на мели показалась столбиком выдра и сгинула под корягой. Собака нервничает, чуя запахи зверей, видя близко уток.
Валдай помахивает веслом и не хуже собаки видит свежие следы косуль на песке, видит, как травы и кусты цветут, и однотонным голосом, неразборчиво разговаривает с травами и птицами, со шмелями и пчелами; вспомнил, как Гоша назвал его доисторическим лешим, посмеялся. Егерю порой и самому кажется, что прожил он не один век, и что на его глазах отмирали летающие ящеры и гигантские олени, и увязли в болотах последние мамонты, и люди при нем вышли из пещер и на космических кораблях достигли луны. А нередко кажется Валдаю, что жизнь прожил он короткую, ровно в одно лето, и все то, что знает и помнит, не сам испытал и видел — кто-то обо всем рассказал ему или приснилось во сне, и только теперь, с нынешней весны, Валдай начинает жить по-настоящему, как никогда остро чувствуя и понимая природу…
Где-то плывут его гости? Валдай прислушался, положив на борта весло. Трудновато им на плоскодонке, зато с пользой плывут. В эту пору есть на что посмотреть на речке, пускай плывут помаленьку.
Егерь вышел на берег, потоптался недолго, разминая досадливо ноющие ноги. Прошли те времена, когда он сутками бегал по кочкам, по чапыжнику, по болотистым марям и сугробам и целый летний день не вылезал из оморочки. Теперь Валдаю надо часто разминать затекающие ноги. Беда!..
Около сопочки, заросшей дубняком, Валдай постучал веслом по тонкому борту оморочки. Из дупла старого дуба сразу вылетела птица в нарядном оперении и села на воду возле Валдая. Утка-мандаринка, самец — крылья у него золотисто-рыжих и красных тонов, на голове пурпурно-зеленый хохол и почти такого же цвета широкий хвост. Вслед за самцом из дупла вылетела утка, вся какая-то кругленькая, смирная, в сизовато-сером оперении; самочка смахивала на хлопотливую хозяйку, для которой главная радость в жизни не наряды, а гнездо и птенцы. Утки плавали возле оморочки кругами и о чем-то невнятно перешептывались да пересвистывались.
Валдай развязал узелок и бросил им горсточку овса. С давних пор мандаринки вместе выпаривают птенцов, птенцы сами выпрыгивают из высокого дупла пушистыми клубочками и бегут за родителями в ближнее озерко, там и растут до осени. Осенью молодь улетает с родителями в теплые края. А весной неразлучная парочка мандаринок снова возвращается к своему дуплу… Гомонят, кричат повсюду птицы, особенно надоедливые селезни кряквы, а мандаринок не слышно, они всегда летают и плавают вместе, всегда в дружбе и согласии — неважно, что самец разнаряжен щеголем, а уточка серенькая.