Чудаки

Горький Максим

М а с т а к о в (похлопывая рукописью по столу, взволнованный, смотрит на всех по очереди с улыбкой). Ну - судите!

В а с я. Я, как осуждённый, говорю последним. Это моё право.

З и н а (с гримасой). Ой-ой! Как ты весело шутишь! (Мастакову.) Мне очень нравится. Особенно - дочь!

С а ш а (тихонько). А мне - старуха!

М а с т а к о в (рад). Конечно, вы сами - старая ведьма! (Доктору.) Остался - ты! (Наклонив голову.) Руби, злодей!

П о т е х и н (неохотно). Ты знаешь, я плохой ценитель искусств.

М а с т а

к о в. Судя по началу - попадёт мне!

П о т е х и н. Сказки меня не волнуют.

Е л е н а (тихо). Почему же - сказки?

М а с т а к о в. Лена - ты молчи, тебе нельзя говорить... Ну, Николай, терзай меня...

П о т е х и н. Не торопи! Я, твой читатель, не торопил писать.

З и н а. Господи, какой мрачный тон!

В а с я. Доктор намерен отнестись к делу серьёзно... (Мастакову.) Очевидно, вы опасно болеете... Чем он болен, уважаемый доктор?

П о т е х и н (усмехаясь). Слабое зрение.

В а с я. Угрожает слепота?

З и н а. Подожди!

П о т е х и н. Знаешь что, Константин, - отец, пожалуй, прав, когда он говорит о вас, литераторах! (Внезапно с горечью, почти со злобой.) Обманываете вы читателей, да, да! Вы не хлеб насущный даёте нам, а сладкие пряники...

В а с я. Вы, кажется, сердитесь, доктор?

П о т е х и н (сильно). Желая возбудить надежды, вы приводите к тяжёлым разочарованиям... однажды вы уже изобразили народ, ожидающий пророков правды и добра... пророки поверили вам и пошли, и были преданы, были убиты!.. Но вы ещё раз сделали это снова, обманули тех, кто верил вам... вместо могучего народа, о котором вы пели, нас встретил старый, тёмный зверь...

З и н а (возмущена). Доктор, вы на границе пошлости!..

В а с я (удерживая её). Подожди... терпение...

П о т е х и н (несколько опомнился, провёл рукою по лицу). Не беспокойтесь... и не грубите! Я ведь предупредил - это не моё мнение... это мнение отца.

В а с я. Однако вы с такой силой излагаете чужие мнения... интересно бы слышать ваши!

П о т е х и н (угрюмо). У меня нет своих мнений... я не хочу скрывать этого, как теперь делают многие. Я не умею выдумывать наскоро... Мне надоели комедии с переодеваниями нигилистов в фанатиков и фанатиков в нигилистов.

В а с я. Как англичанин анекдота - вы не настолько богаты, чтобы шить своё платье у плохого портного?.. Похвально!

З и н а (Елене). Беседа принимает несколько истерический характер.

(Елена останавливает её взглядом.)

М а с т а к о в (подавлен). Первый раз вижу тебя таким... что с тобой?

П о т е х и н. Надоело мне всё! Не хочу никакой лжи... никаких утешений и обманов! Не хочу и того, что так весело и беззаботно возвещаешь ты, Константин... не верю в эту твою сказку о матери...

С а ш а (пугливо). Ой, господи... как это можно!

В а с я (насмешливо). Это вы от себя уже говорите?

П о т е х и н (тяжело). Да, это говорю я, Николай Потехин! (Он вдруг взглянул на Елену - согнувшись над пяльцами, она спокойно вышивает.

Ему точно ушибло голову, он приподнял плечи и - пошёл прочь, говоря.) Если грубо вышло... извините... я ведь этого не хотел.

В а с я (усмехаясь). Увы... Разваливается колосс на глиняных ногах... эх, родина моя!

Е л е н а (взглянув на него, потом на мужа). Знаете, чьё мнение здесь ценнее всего? Сашино!

С а ш а (прячется). Ну, что это...

Е л е н а. Она выросла в той среде, о которой сейчас рассказано нам...

В а с я (Зине, негромко). Рассказ из быта готтентотов может оценить только готтентот.

З и н а (протяжно). Не надо-о!

В а с я. Шатобриан посылал рукопись Аталы индейцам, и только когда они сказали ему: всё верно!
– решился напечатать книгу.

М а с т а к о в (ласково и мягко). Разве я лгу? Я? Никогда!

Е л е н а. Нужно ли объяснять?

М а с т а к о в. Мне просто до боли жалко людей, которые не видят в жизни хорошего, красивого, не верят в завтрашний день... Я ведь вижу грязь, пошлость, жестокость, вижу глупость людей, - всё это не нужно мне! Это возбуждает у меня отвращение... но - я же не сатирик! Есть ещё что-то робкие побеги нового, истинно человеческого, красивого, - это мне дорого, близко... имею я право указать людям на то, что люблю, во что верю? Разве это ложь?

В а с я (улыбаясь, поучительно). Ну, да, это обычная ваша мысль... вы часто говорите об этом. Но - вы забываете, что есть нечто неотразимое... пред ним всё наше человеческое, и доброе и злое, - ничтожно, осуждено на гибель.

М а с т а к о в. Боже мой... надоели мне эти слова!

В а с я (иронически). Надоели? Не более того?

М а с т а к о в. Вам известен обычай омывать тело покойника? Давайте омоемся от пошлости и лени при жизни! Пусть всё человечество в свой последний час предстанет гибели чистым и прекрасным... пусть оно погибнет с мужественной простотой, с улыбкой!

В а с я. О романтизм! Не всё ли мне равно - как умереть?

М а с т а к о в (уныло). Да? Всё равно вам?

Е л е н а (спокойно). Разве не лучше умереть красиво?

В а с я. Я не романтик. Нет.

З и н а (почти с отчаянием). Да оставьте вы этот похоронный разговор! Только что слышали такой задушевный рассказ... право, стыдно перед автором!

В а с я. Писателей не стыдятся. Писатель должен быть мужествен... особенно когда он проповедует... весёлый стоицизм! (Смеётся.) Каково словцо?

(Самоквасов идёт с букетом цветов; видя Васю, остановился, хмурится, дёргает себя за ус.)

Е л е н а (живо). Добро пожаловать!

С а м о к в а с о в. Моё почтение... (Делит букет, цветы падают на землю.) Позвольте предложить вам... и вам... (Сконфузился.) Становлюсь стар и неловок...

(Мастаков встал, отошёл в сторону и, глядя в небо, тихо посвистывает. Вася тоже встал и уходит прочь. Самоквасов, видя это, ещё более теряется.)

Е л е н а. Саша, поставьте в воду, пожалуйста.