Чудеса света, ангелы и Царь Царей
Шрифт:
— Ты закончил свои излияния?
— Закончил.
— Отлично, тогда возвращайся в комнату и продолжай запись.
— О… — только и смог вымолвить я.
Впоследствии, где бы я ни исполнял песню «Моя грудь полна несгибаемой воли», я всегда брал с собой Джонатана Ли, даже если это был концерт
в американском Лас-Вегасе. Когда наступал черёд этой песни, он всякий раз подходил к сцене и, дождавшись припева «хэй-йо-хэй-хэй-хэй-йо-хэй», снизу подавал мне знаки руками, а я пел припев, следуя его знакам. Убедившись, что я уловил ритм, он разворачивался и уходил
Песню «Как же так»[130] мы записывали в Америке.
Я каждый день приходил в студию звукозаписи, трудился и уходил в конце рабочего дня, на следующий день приходил снова. Так прошёл месяц, и Джонатан Ли сказал:
— Прекрасно, а теперь приступим к записи.
Что?! А чем же я тогда занимался целый месяц? Оказывается, весь месяц я просто тренировался.
На запись одной только этой песни мы в итоге потратили целый месяц. Обычно песни записывают по кусочкам, а Джонатан не позволял мне записывать отдельными фразами, он настаивал, чтобы я каждый раз исполнял песню от начала и до конца. Он просто маньяк! Но у меня не было выхода.
Капризничая, я просил его:
— Спой сперва ты, а я послушаю!
И он начинал петь. И каждый раз пел по-разному, но всегда очень красиво. Он мог исполнять песню в быстром или в медленном темпе, и всегда умело контролировал свой ритм. А ещё он мог сказать мне «Давай-ка ещё раз» на самых разных языках и диалектах: на английском, на кантонском, на фуцзяньском, на путунхуа, и каждый раз говорил в таком духе: «Вот сейчас очень хорошо спел, но нужно переписать».
Однажды я решил снова закрыться занавеской, в этот раз из вредности, чтобы не смотреть на него. Пою я один в комнате, и вдруг на середине песни он мне говорит:
— Рабочий день окончен.
— Это ещё почему? — не понял я.
— В твоём пении слышится раздражение, сегодня не будем больше ничего записывать.
Я рассмеялся.
— Ну скажи сам, ты ведь был раздражён во время пения?
— Верно! — ответил я.
Исполняя песню, я весь кипел от негодования, был сильно напряжён и чуть ли не скрипел зубами от злости, пел «Как же так? Ну как же так?…», а сам в это время думал: ведь музыка — не основная профессия, которая меня кормит, ради чего я трачу столько усилий?
Пусть я не могу поставить себя в один ряд с настоящими певцами, но по крайней мере я пою получше, чем многие звёзды, ха-ха. Я никогда не стремился стать профессиональным певцом, но я действительно исполнил немало хороших песен, среди которых многие стали очень популярными. «Мою душу видно насквозь», «Каждый день в моей жизни», «Искренний герой»[131], «Миф»[132]… Я счастлив, что имею возможность исполнять эти песни. Сейчас я готовлюсь выпустить новый альбом, для которого привлеку к сотрудничеству многих молодых исполнителей. Я не стану браться за то, чего не умею, каждый должен заниматься тем, в чём он силён.
То, что я могу петь на сцене, — это огромная заслуга Джонатана Ли, я
МОЙ ПЕРВЫЙ АССИСТЕНТ: ТЕДДИ ЧАН
Когда я только подписал контракт с кинокомпанией Golden Harvest, мой менеджер Вилли Чан решил нанять для меня ассистента. В то время ещё не было принято иметь ассистентов, Брюс Ли был единственный, у кого был свой менеджер, а ассистента не было даже у него. Итак, кого же для меня нанял ассистентом Вилли Чан? Тедди Чана.
Первый фильм, над которым я работал с Тедди Чаном, был «Молодой мастер». Я тогда только-только испробовал вкус славы, но имел мало жизненного опыта. Каждый день после работы я брал его с собой в бар и угощал выпивкой. Если я шёл в магазин покупать одежду, то покупал и ему тоже. Мне тогда было всего 22 года, а ему только исполнилось 18. Нас обоих нельзя было назвать взрослыми, скорее собрались вместе двое мальчишек. Во время съёмок мы жили в гостинице Hilton. Напившись, мы валились спать, и где спал я, там спал и он. На следующий день он не просыпался до тех пор, пока не просыпался я. Прямо как старший барчук и младший барчук.
В понимании самого Тедди, он подчинялся одному и был главой над десятью тысячами. Перед этим чертёнком, которому не было ещё и двадцати лет, заискивали и лебезили, через него передавали мне сценарии, а потом через него же выспрашивали моё мнение, к нему относились с подобострастным уважением. На самом деле работы как таковой у него не было, в его обязанности входило обслуживать мою машину, моё жильё, встречать и провожать моих друзей, приезжавших в Гонконг, встречаться с моими иностранными поклонниками, поскольку он умел немного говорить по-английски.
Я в то время увлекался автомобильными гонками. Однажды вечером мы с ним поехали погонять в горы. Я был за рулём. В какой-то момент я обратил внимание, что он чем-то обеспокоен. Он сказал, что хотел бы обсудить со мной одно дело.
— Ну рассказывай.
— Я больше не хочу заниматься этой работой.
Я очень удивился, съехал на обочину на повороте, остановил машину и стал расспрашивать:
— Разве я плохо к тебе отношусь?
— Нет, вовсе не плохо.
— Ну раз так, почему ты больше не хочешь работать?
— Потому что у меня нет возможности работать на съёмочной площадке, — признался он, — а я очень хотел бы туда попасть, чтобы научиться снимать кино.
Тедди Чан позже рассказывал мне, что я уставился на него с таким презрением и негодованием, словно хотел от злости перевернуть небо. А его юное самолюбие было этим сильно уязвлено, и от обиды он едва не расплакался. Я же небрежно отбросил сигарету, которую в тот момент курил, и спросил:
— И как же ты собираешься стать режиссёром?