Чудеса света, ангелы и Царь Царей
Шрифт:
Тем же вечером она легла в больницу. Я остался там вместе с ней. Прошло полночи, а Джоан ещё не родила. Из-за разницы во времени меня жутко клонило в сон, поэтому я попросил друга побыть с Джоан вместо меня, а сам поехал домой поспать.
Однако когда я добрался до кровати, сон как рукой сняло. Мы с менеджером стали придумывать для сына имя. Я верил, что без хорошего имени в жизни человеку всегда будет чего-то не хватать, так же, как лошадь никогда не раздобреет без дикой травы. Какое же имя придумать для сына, чтобы оно было красивым и звучным? Я долго думал над этим. Сначала думал о двойном иероглифе «чэнь»: чтобы его звали Чэнь Чэнь; либо пусть будет Дянь, иероглиф «дянь» из слова «немного»: Чэнь Дянь. Ещё была мысль назвать его Чэнь Пе — тогда в будущем, когда учитель заставит его в наказание прописывать
Пока мы ломали голову над именем, из больницы позвонил друг и сообщил, что ребёнок родился. Я поспешил в больницу и там увидел Фан Цзумина.
Новорождённые дети — зрелище мало приятное, так что при первом взгляде на своего сына я ничего не почувствовал. Я тогда не задумывался о том, как он будет выглядеть, когда подрастёт, только проверил первым делом, какая у него кость — «двойная» или «одинарная». Обычно у людей «одинарная» кость, но мне говорят, что у меня «двойная» — это означает, что у меня кость широкая. Убедившись, что и у сына «двойная» кость, я обрадовался. И в тот момент, когда я снова взглянул на этого малыша, сам не заметил, как из глаз у меня закапали слёзы. Мой менеджер, стоявший рядом, тоже заплакал. Я и сам не верил, что у нынешнего Джеки Чана теперь есть собственный ребёнок. Слёзы закончились, и я рассмеялся.
Джоан Линь всё ещё лежала в больничной палате, но я с ней не остался.
Попросив друга как следует о ней позаботиться, я вернулся в Гонконг, чтобы продолжить прерванные съёмки.
Я вышел из среды каскадёров, и все мои друзья тоже были каскадёрами. Каждому из нас доводилось переживать душевные раны. Мы собирались вместе, болтали и слышали друг от друга множество разных историй. Например, один вернулся домой со съёмок и обнаружил, что оттуда всё пропало: деньги, банковские книжки, мебель — ничего не осталось, его девушка обобрала его дочиста и исчезла. В то время жертвой аферистки стал даже знаменитый режиссёр Ло Вэй, а ведь это человек, сделавший звездой Брюса Ли! Однажды, вернувшись в Гонконг после съёмок, он обнаружил, что пропали не только деньги, но и дом. Девушка, с которой он тогда встречался, тайком перевела все его деньги, а перед тем, как уйти, ещё и выписала ему чек на 500 000 долларов — каким это было для него унижением! Разразившись бранью, он разорвал чек на мелкие клочки и бросил их девушке в лицо:
— Мне не нужно ни одного мао!
Девушка рассмеялась и ушла. Рассказывая нам об этой беде, он горько плакал:
— Почему женщины такие подлые?
Наслушавшись в мужской компании историй о том, как женщины обманом забирали у мужчин деньги, которые те зарабатывали потом и кровью, рискуя жизнью, мы тоже соглашались с тем, что многие женщины плохие. Иногда, когда речь заходила обо мне, ребята говорили:
— Джоан забеременела, чтобы привязать тебя к себе, наверняка заранее всё спланировала.
Наслушавшись их, я и сам начал подозревать Джоан в корыстных помыслах и стал её остерегаться. Я щедро транжирил все деньги, которые зарабатывал, а ей раз в месяц посылал определённую сумму, обеспечивал её и сына жильём, личным транспортом и деньгами на ежемесячные расходы, но никогда не передавал ей весь свой заработок. Я не хотел, чтобы в случае развода ей удалось забрать мои деньги. Я вёл себя по-детски, глупо и некрасиво, стараясь по возможности перевести всю собственность на своё имя. И как мне не пришло в голову, что она на тот момент была успешной актрисой с высокими гонорарами — зачем ей мои деньги? Она хотела быть со мной, потому что искренне любила меня. Но я был волей-неволей подвержен влиянию чужого мнения и даже не задумывался об этом. Точно так же женщины собираются вместе и перемывают косточки своим мужчинам, а потом расходятся убеждённые в том, что все мужики — сволочи.
Как
И вот однажды я оступился[157].
Та новость буквально взорвала СМИ. Я хотел позвонить Джоан, но не знал, что говорить. Я не мог ничего ей объяснить. Это не простая провинность, где достаточно извиниться и продолжать жить, как ни в чём не бывало. Тут ничего уже было не исправить. Тогда я решил, что не буду ничего объяснять, что будет проще развестись. После такого поступка это будет правильнее всего. После того, как я принял это решение, на душе стало легко и спокойно, так как не нужно было ничего объяснять. Нужно лишь набрать номер, и когда она по телефону начнёт расспрашивать меня и укорять, я скажу, что мы разводимся, и повешу трубку. Так будет проще нам обоим.
Я набрал номер.
— Алло, — я услышал на том конце провода её спокойный голос.
— Привет, ты видела газеты?
— Видела.
Повисла пауза. Джоан молчала, а я не знал, как продолжить разговор.
“Ну давай, отругай меня, — мысленно сказал я. — Почему ты меня не ругаешь?”. Но она продолжала молчать. Тогда я снова заговорил:
— Я… даже не знаю… как объяснить.
— Не нужно ничего объяснять. Главное — чтобы ты не причинил вреда этой женщине и чтобы она не причинила вреда нашей семье. Если тебе понадобится моя поддержка или поддержка сына, то мы всегда рядом. Я знаю, как тебе сейчас тяжело. Не беспокойся обо мне, со мной всё в порядке, спокойно разбирайся со своими делами.
Из глаз у меня полились слёзы. Я ничего больше не сказал и повесил трубку. Передо мной возник второй Джеки Чан, который сказал мне:
— Ну и подлец же ты! Все эти годы ты старался отгородиться от своей жены, а она к тебе так искренне добра.
Именно тогда моё отношение к ней кардинально изменилось. Я почувствовал себя абсолютным негодяем. Я понял, как сильно перед ней виноват.
Через два дня я вернулся к семье. Она открыла мне дверь и сказала «Привет» без какого-либо выражения на лице, а потом вернулась на кухню и продолжила готовить обед. Она спросила, что мне приготовить, но я ничего не смог ответить, только стоял возле неё, не зная, что сказать. Постояв так какое-то время, я ушёл в гостиную, сел и стал ждать, а она продолжала хлопотать по хозяйству, пока сын не вернулся из школы. Беспечно взглянув на меня, он тоже сказал «Привет», затем бросил портфель и ушёл наверх. Мы так давно не виделись, а он ничего больше не сказал и даже не подошёл, чтобы меня обнять. И я остался сидеть один в гостиной нашего огромного дома.
Тогда я заглянул на кухню и позвал Джоан, а потом кликнул сына, и мы уселись рядом. Я попросил разрешения провести наше первое семейное собрание — первое за столько лет.
— Я совершил ошибку, за которую не прощают. Я не знаю, как вам всё объяснить, да и не хочу ничего объяснять. Спасибо вам за понимание. Я знаю, что вам из-за меня пришлось многое вытерпеть, и сейчас вам нелегко, и в будущем, возможно, тоже придётся нелегко. Я очень виноват перед вами, простите меня.
Пока я говорил, сын не отрываясь смотрел на меня, а Джоан Линь плакала. Сын легонько похлопывал маму по спине. Глядя на них, я не решился продолжать свою речь.
— Собрание окончено, — сказал я. — Давайте есть.
Она не проронила ни слова. То был первый и последний раз, когда я говорил на эту тему с семьёй, больше мы об этом ни разу не вспоминали.
После того случая я нашёл адвоката и изменил завещание: теперь я весь свой капитал и всё своё имущество завещал ей. Я стал больше уважать и понимать её, и мне пришло в голову, что я должен получше узнать её, познакомиться с её внутренним миром.
Я всегда жил в собственном мире, мотался вместе со своими каскадёрами по всему свету. Сегодня снимаем сцену с гигантским взрывом и радуемся, что остались живы, а на следующий день уже снимаем новый фильм, и так до бесконечности. Она никогда не приходила на съёмочную площадку, если я сам не приглашал. Я не хотел, чтобы она видела, как мы снимаем все эти опасные эпизоды.