Чудеса за третьей дверью

Котейко Алексей

— Это мороки! — прорычал Дуфф, на мгновение показываясь из-за угла башни. — Ничего этого нет, помни! Ты — хозяин!

— Я — хозяин. Прочь! — рявкнул Степан, и его голос вдруг поднялся, перекрывая и шум налетавшего теперь порывами ветра в кронах деревьев, и гонг, и выкрики сражавшихся фейри. Остававшиеся на безопасном расстоянии от кнута «кочки» заколебались, остановились.

— Прочь я сказал! — Степан сделал шаг в их направлении, и мороки, отпрянув, поползли обратно в лес, причем куда поспешнее, чем они двигались к шато.

Пока

нападение не выглядело опасным, и даже хоть сколько-нибудь эффективным для самих нападающих. Призрачных гончих всё ещё не было видно, а время, если гоблин не ошибся, работало против теурстов. Степан вдруг подумал, что забыл спросить у Дуффа и Руя, что будет с духами, если они втроём сумеют удержать их до рассвета — и тут же усмехнулся, решив, что солнечный свет едва ли придётся по вкусу порождениям ночи.

«Интересно, а если бы их ультрафиолетовой лампой…»

Он не успел закончить мысль, потому что по лесу пронёсся настоящий шквал, где-то затрещали выдираемые с корнем деревья, глухо ухнуло, и по земле прошла мелкая дрожь, будто в чаще упал могучий дуб.

— Тише, мадемуазель! — окликнул Степан Нику. Гонг умолк, последние отзвуки его растеклись в темноте. Шквал налетел во второй раз, принеся с собой какие-то неясные голоса, шепотки, обрывки фраз. Человек, нахмурившись и склонив голову на бок, прислушивался, пытаясь понять, в чём состоит эта новая угроза.

Третий шквал обрушил на мужчину хор голосов, от которого он едва не выронил свой кнут. Степан узнал их, все до единого, узнал слова, которые они произносили, и мысли, в которые складывались эти слова. Он ещё успел подумать, что если бы на свете существовал антипод совести, именно так он должен был бы звучать — и тут сознание практически отключилось.

Упав на колени, мужчина зажимал руками уши, пытаясь прогнать накатывающие видения, но те впивались в него, как колючки репейника, и если удавалось оторвать одну — вместо нее прицеплялись десять новых. Всё, что он только успел совершить в жизни плохого, все нанесенные другим живым существам, вольно или невольно, обиды — всё это накатило волной мрака и безысходности, сжало горло, перехватывая дыхание.

— Я виноват, виноват, виноват… — заведённым автоматом твердил Степан, не замечая, что уже завалился на бок, и теперь пытается свернуться калачиком, не отводя рук от ушей. Каким-то чудом он всё ещё не бросил кнут, но силы к сопротивлению уходили, как испаряется вода под летним солнцем.

Кто-то настойчиво тряс его за плечо. Сквозь выступившие слёзы Степан разглядел невысокий силуэт, узнал рыжий огонь бороды и усов.

— Ру-уй! — провыл человек, содрогаясь то ли в плаче, то ли в последнем хрипе.

— Хозяин, вставайте!

— Ру-уй! Я виноват, виноват, виноват…

— Вставайте, хозяин! Вставайте! — домовой настойчиво тянул его за руку, пытаясь поднять с земли.

— …виноват, виноват, виноват…

— Каждый в чём-то виноват, хозяин. Не дайте им запутать вас. Это не

ваша совесть, это даже не стыд. Это то, что сожжёт вас изнутри!

Степан, зажмурившись и сжавшись в комок, до крови закусил нижнюю губу. Он чувствовал, что слова Руя правда, что его в самом деле начинает пожирать какое-то тёмное пламя, но был не в силах ничего с этим поделать.

— Хозяин, мадемуазель Ника! Помогите ей, хозяин!

Мужчина широко открыл глаза и посмотрел на лютена. Из прокушенной губы на подбородок стекала кровь, ноги и руки свела судорога. Медленно, будто одеревеневшие, Степан отнял ладони от ушей.

— Ника… — прохрипел он, впервые делая попытку подняться.

— Помогите ей, хозяин!

Неверными движениями пьяного человек завозился на земле, руки лютена подхватили его левое предплечье, и тут же в правое вцепились руки гоблина. Вдвоём Руй и Дуфф помогли Степану встать. Перепачканный грязью, измазанный в крови, он поднял взгляд к башне — и увидел, что в окне уже никого нет.

«Дверь же закрыта», — мелькнула в бредовом тумане мысль, но тут залязгали засовы, и на дорожку выбежала девушка. До смерти перепуганная, но совершенно живая и здоровая.

— Ни-ка… — по слогам просипел Степан, делая шаг к ней. По ту сторону ограды верхушки деревьев в лесу начали покачиваться, отмечая приближение нового и, должно быть, последнего, шквала.

Девушка обхватила ладонями его лицо, с ужасом всматриваясь в глаза — и, увидев, что взгляд у мужчины хотя и мутноватый, но всё-таки осмысленный, облегченно выдохнула.

— Господи, я так испугалась…

Четвертый шквал подкатывал, в лесу что-то шипело, свистело, улюлюкало, будто там бесновалась целая армия ночных демонов. Степан затряс головой, как отряхивающая воду собака, обернулся к лесу — и заорал во всю мочь, срывая голос:

— Прочь! Вон отсюда! Прочь, я сказал!

Шквал будто обрубили по невидимой границе, где-то над коваными пиками ограды — и внезапно в обратную сторону, весело посвистывая, устремился свежий весенний ветер, разом унёсший в темноту все зловещие звуки. Четверо у башни подняли головы к небу: на чёрном бархате одна за другой — они вдруг поняли, что это впервые за весь вечер — проступали искорки звёзд. Ухнула сова, ей ответила другая.

Между прутьями ограды, обвивая каменные столбы и деликатно обходя побеги плюща и винограда, к шато потянулись тонкие струйки тумана.

Дуфф среагировал первым: схватив Нику за руку, он потащил ошеломлённую девушку за собой, втолкнул её в башню и захлопнул дверь. Руй вышел вперёд, раскручивая свой кнут и доставая из ножен кинжал. Гоблин тут же присоединился к нему, и оба они встали так, чтобы с боков защищать человека.

Степан в последний раз тряхнул головой, сгоняя остатки наваждения. Тыльной стороной ладони стёр всё ещё сочившуюся из губы кровь и, в свою очередь вытащив кинжал, шагнул к друзьям.

— Подвиньтесь немного, пожалуйста.