Чудесная чайная Эрлы
Шрифт:
Отошла от деревца и едва успела уклониться от пролетевшего мимо лица коричневого зерна величиной с боб.
Семена гвоздики бешеной поспели раньше, чем предполагалось.
Они созревают в коробочках, которые лопаются, когда достигают спелости. Мой гвоздичный кустарник, когда я его приобрела, был хилым и невеселым. Мои витамагические формулы укрепления не только отлично сработали, но и имели неожиданный результат. Растение исполнилось небывалой жаждой размножения. Оно научилось разбрасывать семена на расстояние нескольких
Пришлось принести сетку и накинуть на кустарник, иначе семена окажутся в каждой грядке и каждом горшке.
Обезопасив оранжерею от агрессора, я поспешила к малисину, моему любимцу, который, по заверению продавца, являлся «плодом любви» малины и апельсина («сосватанных» витамагом, разумеется).
Но дойти до куста не успела, потому что Занта вдруг встревожилась. Она замерла, навострила уши, нервно дернула хвостом.
Повернулась ко мне и вопросительно мяукнула.
– Что ты хочешь?
Занта зарычала, прижав уши, и рысью устремилась в дальний угол оранжереи, туда, где я хранила пустые ящики и горшки.
Остановилась у большой кадки, поскребла по ней лапой и зашипела.
Я осторожно приблизилась. Альфина не была испугана, но рассержена и озадачена.
Что там? Неужели мышь? Или беглая закладка?
Я отодвинула кадку, убрала несколько старых разбитых горшков, попутно отметив, что неплохо бы отнести их на помойку. И с ошарашенно уставилась на жестяную банку из-под мясных консервов с завода Бельмора. Банка была полна сухой земли, из земли торчал перекрученный стебель высотой в пол-локтя, ощетинившийся шипами.
По спине пробежал холод. До сего момента мне ни разу не попадались на глаза ни эта банка, ни это странное деревце, однако я сразу поняла, что вижу. Лигнифия. В просторечии древоядица. То самое редкое растение, зачарованное витамагией, которое использовал неизвестный злодей, чтобы заковать Бельмора в древесную оболочку.
Голова закружилась так сильно, что я чуть не упала. Зачерпнула воды из лейки и плеснула на лицо. Постепенно сердцебиение пришло в норму, мысли прояснились.
Кто-то принес древоядицу в мою оранжерею и спрятал среди старых горшков. Если бы не Занта, я бы нескоро ее обнаружила.
Деревце появилось в оранжерее недавно, иначе его нашли бы во время обыска в день моего ареста. Когда его принесли? Неделю назад? Или вчера, пока я развлекала гостей и спорила с комиссаром?
Вторая дверь оранжереи выходила в тупик и запиралась на простой замок; ловкач сумел бы открыть его гвоздем. Либо в оранжерею проникли из дома...
И тут меня осенило второе страшное озарение: теперь в моем доме находится явное доказательство причастности к нападению на Бельмора. Что будет иметь для меня катастрофические последствия, случись увидеть древоядицу человеку заинтересованному.
Путаясь в узлах, я сорвала с себя фартук, закутала
Спрятать улику – все, о чем я думала в тот момент.
Новая опасность разбудила во мне первобытную хитрость. Ни секунды не колеблясь, я намотала на жестяную банку слой упаковочной бумаги, украсила ее бантиком, а в землю рядом с древоядицей густо натыкала сухоцветов. Теперь она не отличалась от других цветочных композиций в торговом зале.
После этого поставила банку на видное, но недоступное место – на самую высокую полку.
Успела вовремя. По мостовой загремели шаги Коптилок, окно заволокло черным дымом, в дверь требовательно застучали.
– Откройте, полиция! – обреченно возвестил комиссар Расмус.
Я вполголоса выругалась.
Опять пожаловал, и суток не прошло! И, как пить дать, снова не с добрыми вестями.
Отперла дверь и постаралась улыбнуться, хотя это было непросто. От напряжения свело челюсти, а зубы так и норовили выбить чечетку.
Расмус ворвался в зал с видом человека, который хочет поскорей покончить с неприятным делом. Явился он не один: следом вошли Боб и Роб, и они смотрели куда угодно, только не на мое лицо.
Неуклюжий, покрытый ржавчиной Коптилка сделал попытку протиснуться в дверь, но комиссар прикрикнул на него, и тот попятился, выпустив едкую струю черного дыма.
Откашлявшись, я сказала:
– Доброе утро, комиссар. Пришли отметить в рапорте, что я не удрала?
– Не только, – рявкнул он безо всякой любезности. – На вас опять поступил донос. Анонимный, но мы обязаны проверить. Вот ордер на обыск оранжереи. Утверждается, что там вы укрываете горшок с саженцем древоядицы.
– Вы уже обыскивали оранжерею! – я всплеснула руками, изображая негодование.
– В доносе говорится, что вы перенесли туда горшок из тайника.
И тут я почувствовала, как зло заколотилось мое сердце, как в голову ударила горячая волна, а грудь сдавило негодованием.
Была у меня спокойная жизнь. Была чайная лавка, веселые посетители. А теперь вот что я имею – обыски, наветы, суд! И все по воле некоего недоброжелателя, который задался целью меня уничтожить.
Я была в положении загнанной лисы, которая не знает, с какой стороны ее подстерегает ловушка.
– Милости прошу! – сказала я резко. – Идите, обыскивайте. Но если сломаете хоть одну ветку, если помнете хоть один листок, клянусь: я напишу на вас жалобу столичному верховному комиссару.
– Потише, Эрла, – устало попросил комиссар. – Поверьте, я не получаю от всего этого никакого удовольствия.
Он обвел глазами зал и как-то очень уж пристально изучил цветочные композиции на полках.
– Дом тоже будете обыскивать?
– Не будем, – ответил комиссар после тягучей паузы. – Нет нужды. Только оранжерею. Бобсон, Робсон, за мной.