Чудно узорочье твое
Шрифт:
И как ответ на заданный в небо вопрос на пустой торг вышел княжий детский. Данила его сразу признал — тот самый, смазливый малый, с всклокоченной копной на голове, к которому ушла Зорька. Ревность всколыхнула душу, но до ревности ли сейчас.
Дружинник шел стремительным шагом в сторону посадского крома, наверное, менять сторожевых. Данила чуть замешкался, но все ж не отвернул в сторону, пошел прямо. Мужчины стали сближаться. Дружинник его заметил, как-то резко остановился, дернул плечами, словно сбрасывая наваждение, затем неожиданно приветливо замахал рукой, растянул
— О-ка е? О-ка? — начертил рукой девичий силуэт Данила.
— Жена моя? — вскинул брови дружинник, словно подивился вопросу. — Жива — здорова. А ты чего вернулся?
Данила попытался жестами показать, что позади беда, что Суздаль сгорел.
— Да не маши, не маши, все равно не пойму. Пошли, напишешь, — дружинник бесцеремонно взял Данилу под локоть и потянул за деревянную церковь.
— О-ка е? — снова повторил свой вопрос Данила.
— Зорька тебе нужна? — воровато оглянулся по сторонам дружинник.
Данила кивнул, разобрав вопрос.
— Зорька, — дружинник приблизился вплотную, словно собираясь что-то сказать на ухо. Забыл он, что ли, что Данила не услышит?
И тут бок полоснула острая боль, разлившаяся жаром. Данила согнулся, закрывая рану рукой.
— Зря вернулся, — хмуро произнес дружинник, обтирая окровавленный нож снегом. — Моя она. Слышишь, Немчин? Моя! — склонился он к скрюченному Даниле.
Тот осел, падая на колени.
— Сам виноват, не надобно было возвращаться, — медленно проговорил дружинник, чтобы соперник его понял, и, развернувшись, побежал через торг.
Какое-то время Данила стоял, опираясь о церковную стену и прижимая ладонью рану, потом, собрав волю, медленно поднялся и побрел к своему двору.
Калитка плавно растворилась, впуская хозяина. На снег двора капнули густые капли крови. Данила добрался до крыльца, дернул ручку двери. Осьма сидела за веретеном. Вскочила, радостно всплеснула руками, старческие очи заблестели счастьем, чтобы тут же омрачиться. Ничего не говоря, старушка кинулась стягивать кожух, броню, положила Данилу на лавку, выхватила из короба рушник, промыла рану, внимательно разглядывая. Перед очами Данилы стало мутиться, он понял, что может потерять сознание.
— О-ка е?
— Ушла, в лес ушла, не тревожься. Я сейчас тебя перевяжу. Надобно кого-то позвать, ничего я, старая, не умею, — Осьма всхлипнула.
Она суетливо стала перевязывать хозяина. Данила закрыл очи и забылся в тяжелом то ли беспамятстве, то ли сне. Ему привиделась Зорька, она сидела на мостках у берега реки, и болтала белыми ногами. Зайчики плясали на ее загорелом лице. Во сне Данила мог говорить, чисто и легко, он позвал, Зорька повернула голову, весело рассмеялась и, зачерпнув водицы, плеснула ему в лицо. И он услышал всплеск воды, вернее вспомнил, вот так, легким шепотом, она плещется.
Резкая боль вернула сознание. Над раненым стояла Осьма и нищий с паперти. Мефодий быстрыми пальцами разматывал
— Присохло, — виновато прошептала Осьма.
— Водицы дай, отмочим. Так на нем, говоришь, броня была?
Осьма кивнула:
— Вольги броня, признала.
— С того и живой. Неглубоко вошло, кольца сдержали.
Вот и в третий раз отцова помощь пришла. Данила слабо улыбнулся.
— Кто ж его? Рана-то свежая, — спросила Осьма. — Кто тебя?! — крикнула она в лицо хозяину. — У какого ирода рука поднялась? — залилась слезами.
Данила не стал ничего объяснять, ни к чему. Сейчас каждый воин на стене нужен, пусть дружинник бьется, грех свой искупает. А Зорька ушла. Как она там, куда подалась? Никто сейчас не смог бы ответить на эти вопросы. В лесу опасно, но в граде верная смерть, это уж Данила смог увидеть своими очами. Тело отяжелело, раненого снова потянуло в сон.
— Поспи, поспи, соколик мой, — погладила его по голове Осьма.
— Не давай вставать, силы тратить.
«Пришел воевать, а так глупо попался, теперь только Осьме новая обуза, мало ей немощного мужа». С мрачными мыслями Данила уснул, но уже тяжелым крепким сном без сновидений.
Глава XXXIV
В лесу
Снега в этом году выпало мало, может, к февралю зима и выметет все углы, обрушившись на землю плотной метелью, но пока нога и по щиколотку не проваливалась. Это было на руку беглецам, ведь пробираться среди сугробов было бы особенно утомительно, однако и всаднику не составит труда углубиться в лесную чащу. Если враги увидят, что в Юрьеве почти никого не осталось, куда они кинутся — к новому граду Переяславлю или отлавливать народ по округе? Держа на уме последнее, беглянки уходили все дальше и дальше, делая лишь короткие передышки.
Ночь застала их на лесной поляне. Зорька подоила корову, с сожалением отметив, что молока сильно отбавилось. Корова вела себя беспокойно, жалобно заглядывала Зорьке в глаза, хорошо хоть не мычала. Сена в санях при скудном питании хватит меньше чем на седмицу. Заботливая хозяйка успела прихватить полмешка репки, но скармливать скотине то, что может пригодиться деткам уж никуда не годилось. Становилось ясно, что корову придется резать, от этой мысли становилось нестерпимо больно и на глаза наворачивались слезы.
Испив молока и перекусив краюхой каравая, скитальцы принялись укладываться на ночлег. Детей уложили в санях, прикрыв сеном и меховым покрывалом, а сами женщины наломали лапника и расположились у костра. Своей буренушке Зорька подстелила рогожку. Усталость крутила ноги и выворачивала плечи, надобно заснуть и набраться сил, но сон от пережитого все не шел.
— Почему ты решила идти со мной? — спросила Зорька Нежку.
До этого они едва знали друг друга, виделись по праздникам за щедрым столом да в церкви стояли рядом, как положено женам из большой семьи, вот и все. Наверное, они за все время не перекинулись друг с другом ни единым словечком.