Чудно узорочье твое
Шрифт:
— Трусиха, — отругала саму себя.
Краснокирпичный похожий на теремок больничный корпус действительно сложно было не заметить среди ряда одноэтажных домишек за штакетником палисадов.
Лида, оставив своих на улице, вошла в прохладу приемной.
— Из-звените, мне нужна Мария Ивановна Скоркина.
— Марь Иванна? — переспросила пожилая женщина в белом халате, внимательно разглядывая Лидино ситцевое платьице. — Так она, должно, вона тама, в прачечной, беленая такая пристроечка. Выйдете сейчас обратно и вона туда завертайте, вход со двора.
Лида торопливо развернулась.
—
Семейство расположилось в теньке под вязом и терпеливо ожидало Лиду. Наташа гоняла невесть откуда взявшуюся во дворе курицу, Федя зевал. Николай вопросительно посмотрел на жену.
— Там, — указала Лида на пристройку. — Со двора вход, — показала жестами.
— Так пойдем! — Николай махнул сыну, взял за руку недовольную расставанием с «подружкой» Наташу, и они пошли в обход здания.
Волнение то усиливалось, то уступало напускному равнодушию — ну, что может страшного произойти, ничего. Уж столько пережито, а тут нужно только собраться.
Дверь в пристройку была открыта, но войти в нее Лида не успела. Сначала появилась стопка постельного белья, а потом тащившая ее перед собой женщина лет шестидесяти. Среднего роста, худощавая, с красными натруженными руками, волосы убраны под белой санитарной косынкой, лицо вытянутое, с подчеркнутыми костями скул, кожа бледная, как у человека, больше проводящего время в помещении, чем на свежем воздухе; в обрамлении ранних глубоких морщин выделялись льняные глаза, с тоненькими точечками зрачков. Она — не она? Лида остановилась.
Женщина, с привычным для малых городков любопытством, окинула взглядом приезжих, кивнула «здравствуйте» на приветствие Николая и вдруг выронила белье на траву.
— Лида, — прошептала она хриплым голосом. — Лидочка! — вырвалось более звонкое восклицание. — Лидочка, — медленно пошла она к переминавшейся с ноги на ногу Наташе. — Лида? — женщина осторожно, опасаясь испугать ребенка, приблизилась, присела на корточки, заглядывая девочке в лицо. — Лида.
— Я Наталья Николавна, — важно проговорила Наташа.
— М-мама, это я — Лида, — с трудом дались слова.
Женщина выпрямилась, несколько томительных мгновений смотрела на взрослую дочь, а потом кинулась к ней на грудь, заливаясь слезами:
— Лидочка, моя ты Лидочка. Нашлась.
Комната, где обитала мать, была полуподвальной, с массивным арочным перекрестьем беленого потолка и узкими оконцами, за которыми виднелась выгоревшая на солнце трава.
— Так и живу, — смущенно проговорила мать, выравнивая складочку на кроватном покрывале.
— Уютно, — подбодрила Лида, рассматривая на стене фотографию широколицего мужчины с лихо закрученными усами. — Папа?
— Да, это Федор.
— Это дедушка? — пристроился к материнскому плечу Федя. — На генерала похож.
— Что ты, — улыбнулась Мария Ивановна, — хотя он боевой был, наверное, и эскадроном мог бы командовать. Да вы садитесь, садитесь, сейчас чай будем пить. У меня мята, вчера Клава принесла, и сахар есть. Будешь сахарок грызть? — взяла бабушка внучку на руки. — А что тебе показать? У меня тут открыточки, и вот шкатулочка.
—
— Бери, бери все.
Бабушка не отходила от внучки, то трогая бантик на макушке, то поглаживая по плечу. Ревности не было, Лида все понимала.
Аромат мяты поплыл над столом. Николай достал из походного рюкзака подарки — тушенку, две банки черничного варенья, пряники.
— Да зачем же столько? — всплеснула руками теща. — Спасибо. А кем вы, Лидочка, с Колей работаете?
— Я учительствую, Коля в реставрационных мастерских. Его из-за ранения тяжелого простили… восстановили, и мы в Коломенское вернулись. А в войну я с сыном у бабы Даши под Плесецкой в селе жила, в городе голодно было. Умерла баб Даша, месяца до конца войны не дождалась, Царствие Небесное, хорошая женщина была.
— А та женщина, — тихо проговорила мать, — та, что тебя украла?
Лида вздрогнула.
— Прости меня, Лидочка, — по бледному лицу матери покатилась слеза, — ведь такая она на вид приличная была, глаза добрые. А мне нужно было еды в дорогу купить, а там очередь, а ты маленькая, устала, я и попросила приглядеть, а потом, когда пришла… — слезы полились тонкими струйками.
— Мама, не надо плакать, все хорошо. А тетя Варя, она не воровала меня, она нашла, а рядом никого, наверное, та женщина, на которую ты меня оставила, она пошутила так, отвела подальше и сбежала, бросила, а тетя Варя нашла меня одну, с сумкой. Потом со мной на вокзал несколько дней подряд ходила…
— Я жила на вокзале, — сухо проговорила мать. — Лида, я не уходила оттуда, я даже полы мыть туда устроилась, вдруг тебя увижу. Потом меня в клинику забрали, решили, что с головой проблемы, потом выпустили, я опять на вокзал стала ходить… все вокзалы обходила. А потом вот, незадолго до начала войны, меня сюда, в Юрьев, выселили, да уж и надежды никакой не было, — она сокрушенно махнула рукой. — А как ей живется, змеюке этой, как она спокойно спать ложится?
— Она умерла в Акмолинске, в лагере, — вырвался почти стон у Лиды, повисло неловкое молчание, потом она продолжила уже более спокойным тоном, — дядю Сашу сначала арестовали, потом ее, Митя где-то затерялся, ничего не знаю про них с Лелей. Но это не из-за Коли, они с нами не общались, там какие-то связи были, возможно из-за Агранова.
Она встретилась взглядом с мужем, Николай понял, о чем идет разговор, и что жене тяжело это все рассказывать.
— А Яша наш погиб! Под Ростовом-на-Дону, геройски погиб, товарища закрыл, мне мать его письмо от однополчан показывала! — торопливо начал говорить Коля про людей, которых Мария Ивановна не знала, чтобы вывести всех из тупика неловкости. — И Зины нет, они ведь с Яшей перед войной в Ленинград перевелись работать. Сотрудники вывозили ценности, машина на Ладоге под лед провалилась, водитель выпрыгнуть успел, а Зина нет. Она, что Яша погиб, так и не узнала. Сынок у них, мать Яши воспитывает. А Иваныч в Ташкенте, да, понравилось ему там, тепло. А Петя с Грабарем в Андрониковом сейчас работают, это монастырь Андрея Рублева.