Чудно узорочье твое
Шрифт:
— Возьми, сестрица, порадуйся за нас. Ну же, чего не берешь? Не робей, протяни ручку.
Лида подалась вперед, раскрыла ладонь. Кожа почувствовала тяжесть и тепло. Яркая вспышка, и мягкий свет дождливого дня погас, перед глазами раскинулась зимняя ночь, вернулся стук колес, ледяной ветер опалил щеки.
Зима, ночь, набирающий скорость паровоз, раскачивающийся в такт колесам последний вагон. А где же весна, черемуха, надежда?
Лида зябко повела плечами, медленно поднялась. Память медленно возвращалась. «Надо выйти на следующей
Дверь резко отворилась, на площадку шумным ураганом влетел Колмаков, ошалело завертел головой.
— Лида! Лида, родненькая моя! — сгреб сумасшедшую дуреху в охапку. — Лидочка, Лида, товарищ Скоркина, Лидочка, — он говорил и говорил, не останавливаясь, крепко прижимая Лиду к груди.
— Я-я п-просто валенки передать, п-просто передать… Я сейчас выйду, в смысле сойду.
— Лида, прости меня. Прости, родная моя. Не хотел, чтобы тебе было плохо, думал, так лучше. А щеки ледяные, пойдем, пойдем в вагон.
Он повел ее по узкому проходу, мимо укладывающихся спать пассажиров, дымящих папиросами в тамбуре проводниц. Двери открывались и закрывались. «А ведь там едет Полина, как он ей меня представит?» — пролетела мысль и тут же погасла. Все сейчас казалось каким-то мутно не важным, даже мифическая Полина.
Вот они и добрались до восьмого вагона. Здесь уже не горел свет, пассажиры спали. Коля усадил Лиду у окошка, туда, где лежали добытые ей валенки, пододвинул стакан с еще теплым чаем:
— Пей, согревайся.
Бережно обнял за плечи. Как же хорошо в его объятьях, спокойно.
— Коль, я чокнутая, — призналась Лида и себе, и ему.
— Я это заметил еще при первой встрече. Лида, я… — он замолчал.
Сейчас скажет про Полину, она, наверное, спит на верхней полке. Лида напрягла спину, немного отстраняясь.
— Я только валенки отдать, в Вологде зимой холодно, а у тебя…
— Лида, — снова хрипло начал Николай, — я тебя люблю.
— Хорошо, — снова расслабилась Лида, удобней устраиваясь в его объятьях.
— Пей чай, а то заболеешь.
— Ой! — на стол со звуком что-то упало.
Пальцы нащупали теплый металл.
— Смотри, у меня гривна, — отчего-то ничуть не удивилась Лида.
Николай взял палочку, напряг глаза.
— Похожа на настоящую.
— Это подарок нам на свадьбу.
— Лида, может так получиться, что… — Николай оборвал самого себя. — Будет и свадьба, как приедем, распишемся, а потом поищу, кто обвенчать сможет. Помнишь, я обещал?
— Помню. Ты один едешь? — все же спросила она.
— Теперь не один.
Эпилог
Лето 1949
Юрьев дремал под солнечным маревом, разогретая булыжная мостовая добавляла жара знойному воздуху, прохожих почти не было. Семья остановилась у перекрестка. Куда теперь?
— Мам, я пить хочу, — дернула
— Наташа, потерпи немного, — сдерживая волнение, как можно спокойней проговорила Лида.
— И на ручки хочу! — продолжила канючить дочь, прыгая уже у ног отца и требовательно воздевая руки.
— Ты уже взрослая, давай своими ногами. Федя, возьми сестру за руку, — приказала Лида. — Туда ли мы свернули? — пробурчала она себе под нос и полезла в карман за блокнотом.
«Коля, мне кажется, мы не туда идем», — вывела карандашом и показала мужу.
— Не переживай, сейчас разберемся! — разорвал Николай тишину спящей улицы зычным голосом. — Федор, карту доставай!
— И малую держи, и карту доставай, — проворчал Федя, но не громко, чтоб мать не услышала.
Сын отдал отцу карту, оба голова к голове склонились над ней. Четырнадцатилетний нескладный подросток все больше и больше походил на отца, тянулся все выше и выше, еще немного и обгонит по росту.
— Мы здесь, — ткнул Николай в центр карты, — а надо сюда.
— Эй, командир, папироски не будет? — окликнул отца семейства прохожий в линялой гимнастерке.
Николай продолжал рассматривать карту, не поднимая головы.
— Я говорю, курева не найдется?! — повысил голос дядька.
— Он вас не слышит, он контуженный, — поспешила объяснить Лида. — Курева нет, легкое простреляно, доктор запретил. Скажите, вы не знаете такую… — волнение накатило до спазма в горле. — Не знаете Скоркину Марию Ивановну?
— Марь Иванну, санитарочку? Ну, как же.
«Коля, он ее знает», — торопливо вывела Лида, показывая мужу блокнот.
— Скоркина Мария Ивановна нам нужна! — подтвердил Николай, согласно кивая. — Дочь ее, — указал он на Лиду.
— Дочь, вот те раз, — почесал мужичок затылок, — а мы думали, она одинокая. Оно конечно, война всех раскидала. Она при больнице живет. Прямо идите по Свободы до упора и направо, через мост перейдете, там недалеко, легко найдете. Должна на работе быть.
Все сошлось, не зря приехали, но теперь, когда до заветной цели осталось всего несколько десятков шагов, ноги как будто налились свинцом и упорно не хотели идти. Лида пропустила вперед детей, а сама пошла рядом с мужем, царапая дрожащей рукой буквы: «Может, зря мы сразу наших взяли? Надо было сперва самим съездить». «Все будет хорошо», — отобрав у нее карандаш, написал Николай.
Ей бы его выдержку. Страх сковывал. Как встретит мать? Какая она? Вдруг выдуманный образ не сойдется с реальным. Он и не должен сойтись, жизнь сложнее фантазий. Нужна ли ей великовозрастная дочь, сама уже дважды мама? Признает ли, не примет ли за самозванку? Смогут ли они стать если не близкими друзьями, то хотя бы добрыми знакомыми?
«А если это все же не она? Если мы ошиблись?» — снова начала Лида торопливо выводить для Николая. «Извинимся и поедем назад». И Лиде уже этот вариант казался наилучшим.