Чудо пылающего креста
Шрифт:
Константин не знал, что Галерий находится в городе, пока не увидел коренастую фигуру цезаря Востока, шествующего от дворца вслед за куда как более тщедушной фигурой Диоклетиана. Впрочем, он не удивился: в Никомедии мало что происходило без ведома Галерия, и он привык появляться тогда, когда его меньше всего ожидали. Император и цезарь уселись на троны, а за их спинами расположился целый ряд высокопоставленных чиновников.
Толпа встретила императора ревом одобрения — ведь впервые за многие месяцы он появился на глаза народу. Даже Константин видел его впервые за несколько недель: большую часть времени Диоклетиан проводил в личных покоях, куда допускались только
Главный управляющий Карин стоял возле Галерия и, когда стихли приветственные возгласы, передал ему свиток, который тот стал зачитывать вслух. Первые же слова императорского указа — после обычного официального обращения к милости богов — открыли Константину причину, по которой собрали народ.
Указ был краток и касался только сути дела. С этого дня подлежали уничтожению все изображения христианского божества, или человека, именуемого ими Иисус Христос, как в церквах, так и в частных жилищах, а также все священные для них письменные труды. Обстановка и собственность церквей повсюду передавались в общественное достояние, что давало народу право на открытый грабеж.
Закончив читать, Галерий повернулся к Константину.
— Трибун, обыскать здание, — он указал на церковь, — и все найденные изображения и письменные труды сжечь публично здесь, на площади.
Константин с ужасом думал о том, как он откроет двери церкви и пред его глазами предстанет еще одна картина с худощавым пастухом из Галилеи. Но зная, что на него смотрят Галерий и многие другие, он отдал приказ и, во главе небольшого отряда перейдя через площадь, поднялся по ступенькам церкви. Двое солдат распахнули двери, Константин вошел внутрь, пригляделся — и почувствовал огромное облегчение.
Внутреннее помещение церкви, несколько напоминавшее то, что он видел в Дрепануме и Зуре, представляло собой одну большую комнату со скамьями для молящихся и кафедрой на возвышенном месте в глубине. Но на стенах не было ни одной картины. Не увидел он их и тогда, когда заглянул через открытую дверь в смежную комнатушку, где стояла мраморная купель, предназначенная, как он уже знал, для обряда крещения, так глубоко почитаемого христианами.
Скупая по центральному проходу между скамьями, Константин увидел на кафедре частично развернутым один из свитков, по которым обычно во время службы священник читал учение главы христиан и следующих за ним в порядке старшинства апостолов. За кафедрой стоял высокий человек в белой мантии и вышитом далматике — подобный он видел в Антиохии, — и рука его спокойно лежала на свитке. Он не выказывал никаких признаков страха, и Константин поднял руку, приказывая солдатам за его спиной остановиться.
— Трибун Константин. Выполняю приказ императора по изъятию всех изображений вашего Бога, — объявил он.
— Здесь, трибун, вы не найдете никаких изображений, — сказал священник, — Они запрещены нашей верой.
— Уничтожению подлежат и все священные письмена.
— Вот Священное Писание. — Священник указал на свиток, — Но уж будьте уверены: уничтожите один — появятся сотни других, Как семена в притчах Господа нашего.
— Дайте сюда, — приказал Константин.
— Ну уж нет. Вы можете отнять его, если желаете уничтожить, — твердо
Возмущенный этим неповиновением, стоявший за его спиной декурион рванулся вперед, но Константин, вытянув руку, загородил ему дорогу.
— Людей не трогать! В приказе об этом ничего не сказано, — резко бросил он в сторону декуриона.
— Но ведь он отказался…
Прежде чем ему удалось закончить свою мысль, Константин шагнул вперед и протянул руку к свитку. Но как только пальцы его коснулись пергамента, в памяти ожили слова Феогнида из Никеи, услышанные им несколько лет назад в маленькой церкви в Дрепануме, — прекрасные и простые слова, — и ему, даже теперь, захотелось плюнуть на все и отказаться выполнять отданный ему приказ. Но он понимал, что тогда окажется во власти Галерия, и потому, сделав над собой усилие, заставил-таки пальцы подчиниться своей воле: они неохотно сомкнулись вокруг рулона со Священным Писанием.
— Обыскать помещение, — приказал он солдатам. — Вынести скамейки и сжечь их на площади, а с ними — и всю остальную мебель и украшения, которые попадутся вам под руку. Декурион Павлос, — продолжал он отдавать распоряжения, — взять наряд и обыскать подвал. Все, что можно уничтожить, вынести наружу.
Глаза декуриона загорелись при мысли о возможной добыче, которую можно было бы спрятать под одеждой или в незаметном местечке, чтобы потом вернуться и забрать с собой. Когда Павлос заспешил к двери, ведущей в нижнее помещение, Константин, понизив голос, быстро заговорил со священником:
— Здесь вам лучше не оставаться. Император может приказать сжечь вашу церковь, и вы сгорите в ней, как в погребальном огне. Уходите через черный ход. Я не отвечаю за то, что может случиться, если вы появитесь на площади.
— Да благословит тебя Бог, трибун Константин, — священник повернулся к двери за алтарем. — Ты достойный сын своего отца.
Священник скрылся через другую дверь, а Константин, прошагав военным шагом по проходу между рядами, вышел наружу через центральный вход, высоко держа в руке свиток со Священным Писанием. За ним гуськом тянулись его солдаты, таща на себе скамейки, столы и прочие предметы из дерева, которые они сваливали в разведенный на площади костер. Только Константин прошагал мимо костра и вверх по ступеням к трону Диоклетиана.
— Христианская Библия, доминус, — доложил он. — Изъята согласно твоему приказу.
— А изображения? — спросил Галерий. — Где они?
— Изображений не было, — ответил Константин. — Во время похода в Египет я побывал в местечке, откуда был родом этот человек, которого звали Христос. Там я узнал, что ни христиане, ни иудеи не разрешают в своих церквах поклоняться никаким сотворенным изображениям или идолам.
Напоминание о его собственных бедствиях вскоре после события, упомянутого Константином, заставило Галерия побагроветь от злости.
— Тогда сожги это здание, — рявкнул он. — Уничтожь всякий след этой проклятой веры.
— Рядом с церковью, доминус, много деревянных строений, — обратился Константин к Диоклетиану с серьезным предупреждением в голосе, — Сгорит церковь — сильно пострадает и весь город.
— Чушь! — воскликнул Галерий. — Вон здесь сколько народу. Мы остановим огонь.
— А ну как бросится эта толпа спасаться от пламени? — Константин все еще обращался к Диоклетиану. — Кто ее остановит?
— Константин прав, Галерий, — проговорил Диоклетиан. — Сейчас поджигать церковь было бы слишком опасно. Сожги их нечестивые писания в костре, Константин, и позаботься, чтобы из здания вынесли и уничтожили все, что связано с их сектой.