Чудодей
Шрифт:
— Если бы я был странствующим пекарем-подмастерьем! Стачку бы я организовал среди учеников и подмастерьев! Железную стачку! Хозяева на коленях молили бы о рабочей силе. А требования? Подмастерьев на предприятия! Прекратить эксплуатацию учеников!
Станислаус слушал своего шурина и изумлялся. Удивительные вещи говорил шурин. Он, понимаете ли, высчитал, сколько хозяин зарабатывает на каждом ученике. До сих пор Станислаусу приходилось лишь слышать, что ученики приносят хозяевам одни хлопоты и убытки… Но что ему от всех этих истин? Приближают ли они его к Марлен хоть на полметра? Да что тут говорить!
Как-то
— Пора бы уже пятнице наступить, а сегодня только среда.
Станислаус решил, что оставаться больше нельзя. Надо двигаться в путь.
Маленькие девочки проводили дядю до угла. Они попросили у мамы чистые носовые платочки, чтобы помахать ему на прощанье. Мама усталой рукой махала Станислаусу из окна. Он еще раз увидел искривленный мизинец, по которому узнал свою сестру Эльзбет.
— А когда ты к нам опять придешь, дядя Стани, принеси нам из своих странствий козочку, маленькую-маленькую козочку. Она будет спать в чулане.
— Ах вы, мои милые смешные девчоночки! — Станислаус взял их одну за другой на руки и осторожно поцеловал. Уверенности у него не было, что этим он не изменил Марлен.
Угольный город и весь угольный край остались позади. Небо опять было высокое и синее. А за этой самой небесной синевой сидел бог, и нельзя сказать, что было очень умно все, что он вытворял с людьми.
Бог, наверное, сидит на синей лужайке и играет с людьми, как дети играют с божьими коровками. Вырвав травинку, он подставляет ее жучку, божьей коровке, и тот взбирается по ней вверх. Когда жучок достигает вершины, бог оборачивает травинку верхним концом вниз. И то, что было для жучка верхом, становится для него низом. Он опять начинает взбираться вверх, мечтая на вершине расправить крылышки и улететь. Но бог опять оборачивает травинку верхом вниз и повторяет это до тех пор, пока жучок в полном изнеможении не застревает на полпути. Тогда бог отбрасывает его, берет другого жучка и сажает в каплю росы. Станислаусу хотелось бы знать, на кого он, Станислаус, больше похож — на того жучка, который взбирается вверх по травинке, или на того, который находит лазейку в зажатой руке господа и выползает из нее на волю.
Времени у Станислауса хоть отбавляй. Отчего бы ему не сочинить стихотворение о боге и божьей коровке? На бумаге, в которую Эльзбет завернула ему бутерброды на дорогу, он написал огрызком карандаша:
Я брожу, как по пещере, По божьей руке. Мы — маленькие жуки — Никак не выползем из его руки. Тьма его кулака Беспросветна и глубока. Если кончится сей плен, То увижу я Марлен!Станислаус открывал двери бесчисленных булочных. Звяканье дверных колокольцев означало, что он переступил порог. Одни колокольцы звенели «бум-бум», другие — «бим-бом», третьи вызванивали целый хорал — «гинг-гонг, гунг-ганг», а иные верещали, как будильник, или звенели мелодично, как колокольцы на пасущихся коровах. Колокольцы вызывали
Станислаус не спрашивал, нет ли работы. Он был далеко от города, где Марлен жила в заключении.
— Привет ремесленника ремесленнику.
— Что надо?
— Странствующий пекарь-подмастерье просит о поддержке.
— О поддержке? Ничего нет. Работу — пожалуйста.
Станислаус был ошеломлен. Он забыл о Марлен и согласился. Его повели в пекарню. Встретил его маленький хозяин с большой лысиной и ртом, полным золотых зубов.
— В таком случае — за дело! Мыть руки! Надеть фартук! Развесить тесто! — Хозяин протопал к дверям. На пороге он обернулся. — Документы оформим только через три дня. — Зубы хозяина поблескивали. — Того и гляди, еще сегодня вечером удерешь. А мне потом отписывайся да отписывайся. Знаем мы вас. Насчет оплаты договоримся в субботу.
Станислаус принялся взвешивать тесто. Из кладовой, где хранилась мука, вышел подмастерье. Из-под белого колпака выбивались черные кудрявые волосы. Лицо смуглое, без той бледности, какая свойственна пекарям. Бородка клинышком. Глаза горящие. Он смерил Станислауса с головы до ног, прищурил один глаз и кивнул.
— Каким ветром занесло сюда такого пригожего паренька?
Станислаус отвечал коротко.
Шли дни. Станислаус снова обитал в каморке под крышей.
— Во-первых, — сказал хозяин, и зубы его блеснули, — во-первых, надо установить, не принес ли ты на себе вшей. Знаем мы вас!
Шел дождь. Сквозь щели в черепичной крыше уныло капало. Шипя, погасла свеча. Два вечера Станислаус занимался заклеиванием прорех в крыше остатками теста. На третий вечер каморка приобрела более жилой вид. Станислаус немало потрудился для этого.
— Теперь дорога сюда тебе заказана, — говорил он дождю, стучавшему по крыше.
— У-у, у-у! — отвечали ему порывы ветра. Дождь зашлепал сильнее. Станислаус утеплял свою каморку, как птица гнездо.
Не всегда можно было разговаривать с дождем. Иной день дождя не бывало. Тогда Станислаус строгал и пилил, сколачивал во дворе полочку для своих трех книжек. Полочка вышла чересчур широкая. Три книжки на ней выглядели как-то очень уж сиротливо.
Покончив с полочкой, он принялся за письмо к Людмиле: «Я, Станислаус Бюднер, вдали от тебя думаю о тебе. Не очень много, так, время от времени, потому что ты была мне другом. В душе я не сержусь на тебя, что ты стала хозяйкой пекарни. Пути людей неисповедимы.
На тот случай, если бы пришло письмо на мое имя, ты по крайней мере будешь знать, где я живу, и сможешь сказать об этом почтальону…»
Он ждал, измеряя время скопленными десятимарковыми бумажками; его заработок составлял десять марок в неделю.
Черноволосый подмастерье был хорошим человеком. Он подарил Станислаусу шлепанцы.
— Извини, но мне неприятно, когда ты топаешь здесь в своих грубых башмаках.
Он собственноручно примерил Станислаусу подаренные туфли. Они пришлись как нельзя лучше.
— Я знал, что они подойдут тебе. Я знал это!
Черноволосый подмастерье любовно гладил голые икры Станислауса.
На четвертой неделе хозяин объявил, что будет платить Станислаусу только семь с половиной марок в неделю.