Чудодей
Шрифт:
Мамаша Пешель приветствует взмахом руки вверх — хайль Гитлер! — и знамя канареечников. Неужели она допустит, чтобы ее мужа, старого краснодеревщика, никто не приветствовал?
Вот движется колонна грохочущих машин национал-социалистских водителей грузовиков. Это гроза в праздничном шествии. Черные железные каски, взгляды во все стороны: на что бы такое наехать? Хельмут с высоты своей машины презрительно оглядывал пекарское привидение — Станислауса. Воинский цех презрительно смотрел на цех питания. Мы сражаемся, дабы вы могли печь!
Ох, смотрите, конный отряд эсэсовцев! Лошади возчика пива, лошади ассенизатора, кривоногий гнедой конек зеленщика, вечно жеребая кобыла старьевщика, чистокровки из конюшни того же Хартенштейна, пара черных лошадей из похоронного бюро, у которых создалась
Праздничное шествие обходило памятник Неизвестному солдату в Священной роще города. «Отдайте почести храбрым героям нашего народа!» Общество по разведению канареек отдавало им почести, Общество по разведению кур германской породы в системе Имперского продовольственного ведомства отдавало им почести, городские подметальщики улиц отдавали им почести, склонив метлы. Знамя с кренделем склонилось в знак почитания мертвых героев. Станислаус увидел Лилиан. Она шла в колонне Союза немецких девушек. Истинно немецких девушек, потомков небожительницы Фригги, спаровавшейся с богом громов и метателем молота Донаром. Куда они собираются взобраться, эти девушки в коричневых безрукавках? Черные шарфы развеваются, а голубые овечьи взоры прикованы к широченным лентам венков, предназначенных для павших воинов. Стадо детородных кобылиц; косы перекинуты на грудь. Смуглые, черноволосые арийки вперемежку с кривоногими и белокурыми, прямыми потомками древнегерманских выбивальщиц медвежьих шкур. Отряд вела германистка, преподавательница городского лицея. Почтенная фрау с косами, уложенными венчиком, и в пенсне а ля Гиммлер провела овечье стадо девушек и собственный подавленный детородный инстинкт мимо черной орды эсэсовцев.
Станислаус никогда еще не видел Лилиан в таком коричневом, таком националистском наряде. Она не замечала белого ангела в пекарском одеянии и улыбалась господам, которые с обеих сторон сопровождали шествие и были, так сказать, его украшением. Среди этих господ находился щеголеватый брюнет с лицом круглым и невыразительным, как луна. Из нагрудного кармана у него торчал элегантный платочек. На рубашке выделялся светло-голубой галстук.
— Лилиан, ау, фрейлейн Лилиан! — кричал он.
Станислаус замедлил боевой шаг, гоня от себя ревность в соответствии с указаниями «Основ успеха в жизни». «Если ревность начнет отравлять твою кровь, гони ее от себя! Все, что ты не допустишь в мысли свои, не будет в тебе!» Легко сказать, конечно; к сожалению, брюнет, который так весело приветствовал Лилиан, уже занял место в его мыслях. Станислаус получил пинок в спину:
— Не разевай рот! Двигайся! Левой, раз, два, раз, два!.. Со всех сторон ангелы в пекарских колпаках ругали Станислауса. Они пришли сюда маршировать.
Станислаус подумал о Густаве.
«Они заменили обычный шаг маршевым», — говорил он. — Это умно. Идущий впереди тебя определяет шаг; идущий позади следит, держишь ли ты этот шаг. Если нет — он ногой ударяет тебя в крестец! Только так и совершаются великие дела!»
Праздничное шествие катилось к рыночной площади. На башне ратуши развевался флаг Великогерманской империи. Красный флаг, но на красном полотнище крестообразный паук прогрыз белую дырку.
В небе, где-то за ратушей, рокотало:
— Белый аист, белый аист!
Самолет парил над рыночной площадью. Фуражки летели в воздух.
— Хайль! Хайль! Хайль!
Штурмфюрер Хартвиг фон Хартенштейн закинул голову и поднес к глазам бинокль. Его сын кружил в городском небе. Вдруг над башней ратуши летчик бросил самолет в пике. Девушки из Союза немецких девушек в испуге раскрыли свои героические рты, как самые обыкновенные женщины. Сколько отваги! Но вот капитан воздушной службы Бодо фон Хартенштейн повел свою машину вверх, точно крылатого жеребца. Густой дым шел у жеребца из-под хвоста.
— Смотрите! Смотрите! Какая смелость!
В небе стояла прямая черта дыма, и самолет летел вниз, как издохший в воздухе навозный жук. Из грудей национал-социалистских женщин вырвались крики. Папаша Хартвиг фон Хартенштейн, как бы успокаивая, поднял руку, точно Иисус,
После обеда началось представление «Разбойник Лауэрман». Пьеса из времен великого прошлого городка; ее написал зубной врач Вурцельбрайт, а стилистически обработал и снабдил точными историческими данными ученый муж доктор Дейтшман. Атамана разбойников Лауэрмана играл вокзальный парикмахер Штуфеншнейдер, поставщик исторических париков. Вокзальный парикмахер Лауэрман, сидя на длинноногом коне живодера, скакал по площади кайзера Вильгельма: ходить по траве в день местного праздника в виде исключения разрешалось! Атаман разбойников Лауэрман играл на жестяной дудке, приобретенной в игрушечном магазине Марунке; он созывал своих приближенных. Бородатые разбойники — мясники со скотобойни — выползли из кустов и из-под скамеек парка. Атаман и его разбойники держали совет. Замышлялось нападение и ограбление кареты герцога. Его играл бургомистр Блайбтрой. Карету, в которой он сидел, предоставил владелец извозного двора Шнельрайзер. Сражение разыгралось вблизи городского фонтана. Изготовленные столяром Ланглате деревянные мечи скрестились. В разгар горячей схватки разбойник Лауэрман по вине своего коня утратил боеспособность. Коня нельзя было удержать; он во что бы то ни стало хотел напиться из бассейна под городским фонтаном. Лауэрман выпал из седла. Воины герцога отступили, дабы преждевременно не закончить праздничное представление.
Перед антрактом герцога схватили, связали, поволокли за зеленую изгородь и заключили в писсуар парка.
После антракта началась месть герцога. Вмешался король. Королем был обер-вахмистр Шимельблик из полицейского участка. Более мощного человека и более представительной фигуры не нашлось в городке. Хотели пригласить на эту роль ландрата, но он заикался.
В четыре часа и сорок три минуты пополудни Лауэрмана настигла заслуженная им судьба. Его повесили на тысячелетнем дубе посреди площади кайзера Вильгельма. Вокзальный парикмахер Лауэрман обеспечил себя и на этот случай. Кукла, которую он сделал для повешения, была так на него похожа, что в момент, когда ее столкнули с эшафота, несколько нервных дам из числа национал-социалистских героинь упали бы, если бы их не удержал на ногах строгий взгляд фюрерши. Ну а в итоге народу пришлось возместить убытки и военные расходы, понесенные как герцогом, так и королем. Порядок должен торжествовать!
Во всех общественных залах городка — танцы в истинно немецком духе. На всех танцевальных площадках ресторанов и кафе топали и кружились пары, и рестораторы всего городка благословляли местный праздник. В большом концертном зале баронесса Эмми фон Хартенштейн, урожденная Краузе, дочь владельца суконной фабрики Краузе, подметала паркет бархатным шлейфом. Здесь происходил парад кавалеров, отплясывающих в высоких сапогах. Здесь было небо, усеянное орденскими звездами, и ад для носившихся взад и вперед кельнеров. Раздавались выстрелы. Пока что стреляли, естественно, пробками от шампанского фирмы «Перлинг и К°». Произносилась националистские речи и тосты. Заикающийся ландрат ревел «Хайль Ги-ги-ги!..» Все остальное потонуло в громе грянувшего духового оркестра, который по знаку обер-секретаря окружного податного управления сыграл спасительный бравурный туш. В одном из углов ресторана скакали синие драгуны, которых пивные глотки под бой барабанов выводили из ворот. В другом углу, под светло-голубыми фонариками, в победоносной песне Франция была наголову разбита.
Станислаус перемесил кислое тесто, сделал опару и взвесил приправы для сдобного теста. Затем он переоделся, не забыв украсить свой воскресный пиджак щегольским платочком. В мыслях его царил отчаянный беспорядок. Жизненный успех, понурившись, стоял в углу чердачной каморки. Станислаус отправился искать Лилиан.
Он нашел ее наконец в большом концертном зале. Она явно не ждала его.
— Ты выпила, Лилиан?
— Немножко шамп… шампанского.
— Как же так, Лилиан!