Чудом рожденный
Шрифт:
— Как же назовем женский интернат? Имени Кемине — подойдет?
— Уже есть средняя школа имени Кемине.
— Верно. Как же тогда?
— Если повеселее — имени Молланепеса. Посолиднее — имени Махтумкули.
— Итак, поздравляю директора интерната имени Махтумкули!
— Экой ты! Вьюк хочешь взвалить, еще не посадив верблюда!
— Был бы инер, а вьюк на земле не останется.
Абдыразак прищурился, покачал головой.
— Весь вечер говоришь о женщинах, а сам живешь один. Только старуха скучает на кухне. Непонятно.
Атабаев вдруг сделался мрачен,
— Знаешь, как русские говорят: одна голова не бедна, а коли бедна, так одна…
А утром в Совнаркоме его сердитый голос слышался даже в коридоре. Не поздоровилось на этот раз наркому просвещения.
— Бяшим Перенглиев? Салам! Почему не сообщите об открытии женского интерната? Нет помещения? Я не наёмный раб, чтобы работать за вас! Если все буду делать, умрете от скуки! Приказываю в течение трех дней открыть интернат! Затянете — не ждите добра! Понятно?.. — и трубка полетела на рычаг, чуть не расколовшись надвое.
В комнату заглянул секретарь, Атабаев раздраженно отмахнулся от него. Он походил по кабинету, оторвал сухой листок от цветка на окне, потом сел на диван в стороне от письменного стола и вдруг успокоился. Ведь в сущности разбушевался попусту. Как быстро появляются у человека вельможные привычки! Приказ — вынь да положь, чтобы было исполнено в ту же секунду.
Он рассеянно поглядел в окно. Если сидеть в кресле за столом, — города не видно. Видна только церковь Михаила Архистратига. Мгновенный прыжок мысли — и кажется, что эта минута уже была, что она возникла вторично. Вот так же несколько лет назад он смотрел на колокольню из окна облисполкома, и Сары Нурлиев ему сказал: «Должность у тебя большая, вот и поучаешь…
Тогда это прозвучало нелепо, а ведь этот левак-загибщик в чем-то оказался прав, проявил чутье и проницательность. Не то вспоминается. Надо почаще вспоминать Ленина, его статьи о бюрократизме и самому хватать себя за руки, за глотку.
Атабаев снял телефонную трубку.
— 4—22… Перенглиев? Знаешь, Бяшим, кажется, у меня дурной характер. Власть, что ли, меня испортила? Сам не замечаю, как начинаю грубить и командовать. Прости, пожалуйста… — это прозвучало совсем по-детски. Он помолчал и строго добавил. — А с интернатом всё-таки поторапливайся.
Когда шапки летят над головами…
Он был весёлым, великодушно отпустил все грехи нерасторопным работникам, даже помахал рукой из машины милиционеру, стоявшему у подъезда Совнаркома, когда приехал из Москвы с нефтяной комиссией академик Губкин, и они без промедления отправились на вокзал.
Наконец-то самый знающий на свете человек глянет на Нефтяную гору и скажет туркменам, богата ли их земля нефтью или её едва хватит на то, чтобы лечить болячки на верблюжьих горбах и заправлять лампы в аулах. Оправдает ли свое старинное название Небит-Даг — гряда плоских холмов, раскинувшаяся в западной пустыне посреди солончаковой равнины, где когда-то бурлил полноводный мутный Узбой, пока не высох и не иссяк до самого дна под знойным солнцем?
Это была личная атабаевская инициатива— пригласить авторитетную комиссию, его личное
— У вас на буровых, говорят, и сейчас трубы таскают верблюды, — заметил Губкин с грустной улыбкой.
Атабаев нахмурился.
— Нефть нам нужна позарез, — сказал он. — Но долота у нес тупые и живем в землянках, далеко нам до бакинской техники… Стоит ли бурить? Может, побережем советскую копеечку?
Видно было, как председателю Совнаркома трудно расставаться с мечтой о нефти, но он умел наступать «на горло собственной песне».
— Без риска ни одно большое дело не делается. Надо рисковать и копеечкой.
— Трудно. Я привык строго считать копейку! — Атабаев повеселел при этих словах. — Меня одна девица, за которой я имел несчастье ухаживать, представила своей мамаше: «Костя — хозяин денег…» А я в ту пору жил в темной лачуге, работал конторщиком в банке и по вечерам изучал теорию бухгалтерского учета… — Он снова нахмурился, — а если вдруг пустой номер? Темно под землей…
По быстрой смене настроений своего собеседника Иван Михайлович вдруг догадался, как взволнован его приездом глава туркменского правительства, и он дружески похлопал по колену:
— Будет в пустыне нефть! Будет! И город будет в пустыне — прекрасный город с бульварами, садами… Много молодежи, прохлада, тень и вода!..
— Велик аллах, — шутливо отозвался Атабаев.
Небит-Даг встретил песчаной бурей. Пока ученые бродили по буровым, Атабаев занялся вопросами быта рабочих— побывал в землянках, проехался в рабочем поезде из Джебела на открытой платформе с солью, а на участке песчаного заноса поработал лопатой, расчищая рельсовый путь.
В щелястой, продутой ветром будке бурового мастера, на кривоногом столе, он набросал карандашом, привязанным на длинной веревке к гвоздю на стене, приказ о материально-бытовом обеспечении бурильщиков.
Вышел на воздух — солончаковая гладь сияла под солнцем. Только слегка курились грядки перенесенного бурей песка.
Губкин догнал его на дальнем бархане.
— Вы что-то приуныли, Константин Сергеевич…
— По вашему лицу вижу — добра не будет.
— Константин Сергеевич, всему свое время. Пятнадцать лет назад смешно было бы даже толковать о производительных силах Туркмении…
Атабаев ответил в тон академику:
— Пятнадцать лет назад разве приехал бы из Москвы в пустыню русский ученый по просьбе подпаска аульного стада, неграмотного сына народа, который не значился… даже в собачьем списке?
— Бросьте прибедняться, Константин Сергеевич! По вашей просьбе Академия наук СССР, основанная некогда Петром Первым, намечает специальную сессию, посвященную целиком народному хозяйству Туркмении. Не я один — десятки ученых заняты проблематикой комплексного развития вашей республики.