Чудовища были добры ко мне

Олди Генри Лайон

Старец в растерянности умолк — похоже, забыл, что хотел сказать. Моргая, уставился на Циклопа в ожидании подсказки, и сын Черной Вдовы понял, что впервые смотрит на мага с жалостью. Несмотря на лихорадочную бодрость — а может, благодаря ей — старец выглядел дряхлым, как трухлявый пень.

— Ты говорил о перце.

— Воистину! — Симон воздел перст к потолку.

Требовательный стук дверного молотка прервал его. Били так, словно за гостями гналась стая волков-людоедов. Маг выскочил из кресла, как бес из механической шкатулки — и с прытью юнца удрал в прихожую. Стул, на котором сидел Циклоп, он опрокинул вместе с седоком. Бранясь шепотом, потирая ушибленный локоть, Циклоп кинулся следом: за старцем требовался глаз да глаз. В холле, ловко орудуя веником, отряхивал сапоги от снега Вульм. За ним

горой громоздился Натан, увешанный сумками и вьюками. Вид у парня был огорченный донельзя. Он был уверен, что Тугодуму грустно коротать ночь в стойле конюшни, пустовавшей много лет, и даже охапка сена не спасет пони от тоски. Будь воля Натана, он взял бы верного друга в башню. А что? На первом этаже уйма пустых комнат…

— Перец купили? Много перца?!

— Перец? Симон, ты в своем уме?

— А ты, безумец?! Как приготовить жаркое без жгучего перца? Разумеется, если нам нужно жаркое, а не пресная дрянь…

— Перец есть, — успокоил мага Циклоп.

— Вперед, мои юные друзья! Калите котлы и сковороды! Разделывайте барана! Чистите репу и морковь! У нас есть масло? Без масла…

— И масло есть. Не волнуйся, Симон.

— Я? Волнуюсь?! Я — сама безмятежность. Я — благой Митра, спустившийся с небес! На кухню, соратники! Чистить, мыть и резать! Когда все будет готово, призовите меня. Я возглавлю наш поход…

— Делайте, как он велит, — вздохнул Циклоп.

Вульм крякнул с изумлением, но задавать лишних вопросов не стал. Циклоп был ему благодарен за чуткость. Натана погнали разгружаться; старец рысцой кинулся за парнем — проследить. Сбросив плащ на пол, Вульм придержал Циклопа за плечо:

— Что с ним?

— Временное помрачение. К утру отпустит. Что с диадемой?

— Готова.

Из кухни летел бодрый голос Симона: маг учил изменника стряпать. Вот и славно, подумал Циклоп. Будь Симон вменяем, я бы мечтать не мог о лучшем советчике. Но сейчас… Сопровождаемый Вульмом, он вернулся в кабинет. Под ложечкой сосал червячок страха. Если бы Красотка была жива… Чудовищем, умирающей женщиной, кем угодно — вся ответственность сейчас лежала бы на Инес ди Сальваре. Великая милость богов — чувствовать себя вторым, а лучше третьим, или триста третьим. В свое время, узнав об открытии сивилл, Красотка мечтала исследовать Янтарный грот. Слабая, считай, никакая магичка, она не имела равных в качестве настройщицы. Это клавикорды Ушедших, говорила она. Сумею ли я на них сыграть? — вряд ли. Но я узнаю, как они звучат, и почему. Поход в грот откладывался, всегда находились более важные дела; вся жизнь впереди, куда спешить — и вот однажды выяснилось, что жизнь скрутилась в кукиш, а Инес ди Сальваре больше не в силах покинуть башню, и даже сходить на горшок она может далеко не всегда…

Сунув лучину в камин, он зажег восковые свечи в канделябрах. Обождал, пока фитили разгорятся — и принял от Вульма футляр, обтянутый зеленым бархатом. Ювелир постарался на славу: диадема была, как новенькая. Извлекая янтарное яйцо из хранилища, Циклоп боялся, что оправа Ока Митры не примет дитя грота. Зря переживал: яйцо легло в розетку, как влитое. Металл был мягкий, силы пальцев вполне хватило, чтобы подогнуть лепестки.

Отлично. И даже не шатается…

В дверях кашлянул Вульм. Циклоп едва успел сунуть диадему в футляр. Футляр лег на каминную полку, которую Симон успел рассмотреть со всех сторон и, похоже, утратил к ней интерес. Известное правило: хочешь что-то спрятать — положи на самое видное место.

— А вот и я, друзья мои! Пока мальчик трудится, предлагаю насладиться этим чудесным вином. В предвкушении, так сказать… Кстати, что это за вино? Я, признаться, запамятовал…

— Эсурийское, — вздохнул Циклоп.

— Ну конечно! Как раз хотел сказать. Ты просто меня опередил…

С лестницы послышался отдаленный грохот.

— Кто бы это мог быть? — съязвил Вульм.

Старец забеспокоился:

— Мальчик! Он сломает себе шею!

— Он сломает перила, — возразил Вульм. — И ступени. И всю башню от крыши до фундамента. В остальном Натан — славный парень, если не считать слабоумия. Я еще не рассказывал, как он спасал меня от врагов?

4.

Натан еле избавился от приставучего старца.

Здыхался, говорил отец.

Когда к отцу приходил дядька Фурц, пьяный до изумления, желая душевной беседы — например, о том, что у королей в штанах — отец поначалу слушал. Но скоро без лишних слов вскидывал Фурца на плечо, нес в дядькину хибару, сдавал на руки Фурчихе, драчливой злюке, вытирал лоб рукавом — и орал на всю улицу: «Здыхался!» Малыш Танни хохотал от восторга. Мечтал, чтобы дядька Фурц пришел завтра. Натан-взрослый мечтал, чтобы вернулся отец. О, не для того, чтобы вскинуть Симона Остихароса на плечо, унести за тридевять земель! Натан-взрослый оторвал бы от земли дюжину старцев, особенно теперь, когда рука Симона стала легче перышка. Это было так же просто, как старцу — превратить дерзкого в горстку пепла. В отце изменник нуждался, как тонущий — в воздухе.

На берегу и не замечал, что дышит.

Трудно жить сиротой, вздохнул Натан. Все время хочется к кому-нибудь прилепиться. Ты прилепишься, а он горячей печки. Холодней льда. Весь в шипах. Забудь, дурень, о возвращении отца. Отец умер на брусчатке мостовой. Вернется мертвяк, синий, в запекшейся крови. Постучится в дом: звали? То-то же…

Бросив Симона на кухне — колдовать над соусом, который маг звал венцом своего искусства — парень на цыпочках поднялся по лестнице на четвертый этаж. Места, где лекарский нож отсек пальцы от ступни, ороговели, утратили чувствительность. Если не снимать катанок, и держаться за перила — проскользнешь тише мыши. Жуков, жрущих тени, он уже не боялся. Тень — пустяк, новая вырастет. Услышит Циклоп — вот где конец света.

«Эльза! Ждет…»

Прошлой ночью он, считай, не спал. Забывался тревожной дремой, вскакивал в холодном поту. Трижды, до одури боясь разбудить Циклопа, тащился наверх. Возможный побег Эльзы его не пугал. Дверь в спальню Натан еще с первого раза заложил древком от метлы. Нашел в кладовке, оборвал прутья; сломал древко через колено, чтоб было покороче… Потом чувствовал себя дважды изменником. Запер Эльзу! Словно тюремщик — узницу… А что делать? Она же ни рожна не соображает. Он оставил ей ночной горшок, так она терпела-терпела, и под утро навалила кучу у окна. Забилась в угол; небось, ждала, что он драться станет. Умоляя рассвет обождать, Натан принес в спальню ведро с водой, тряпку, поганый совок — и прибрал за сивиллой. Тыкал пальцем в горшок, объяснял: зачем. Эльза скулила, прятала лицо в колени. Раздеться она не догадалась, сидела в тулупе. Натан хорошо помнил, как взялся за ворот тулупа: «Жарко! Давай снимем…» — и острые зубы вцепились ему в плечо. Он чуть не отвесил Эльзе подзатыльник. Вот ведь беда! Потная, красная, взопрела вся, а кусается. Он хотел открыть окно, чтобы вонь выветрилась по холодку, но не понял, как это делается. Окно — дыра дырой, а зима бродит снаружи. Руку высунешь — раз-два, и отморозил. Обратно втянешь — теплынь…

«Я умолю Циклопа, — обещал он Эльзе. — Он оставит тебя для опытов. Ты не бойся. Он только с виду злой! Кормит, поит. От погромщиков защищает. Вульм тоже хороший. Колбасы мне купил, кожух новый… Ну, в грот водили. Так ведь не оставили в гроте! А могли бы…»

Эльза настороженно следила за ним. Из-под шапки блестели звериные, хитрые глаза. Врешь, читал Натан в ее взгляде. Тебя б, может, и оставили… Да кто ж тогда Симонову ручищу тащил бы? Вот сделаешься бесполезен, сразу кишки наружу.

«Точно, умолю. А нет, так уйдем. Мир большой…»

Ага, большой, без слов ответила Эльза. Будем скитаться: Натан-бугай и его собака. Ты меня приучишь на горшок ходить. Горшок-то с собой возьмем, тут не оставим? Ценная вещь… Ты б еще чего прихватил, а? Золотишка, камешков; в дороге каждый грош кстати…

Парень и не знал, что уснул, сидя на кровати. Что говорит во сне с самим собой. Что Эльза, выбравшись из угла, крадется мимо него к двери. Чудо подбросило Натана, не иначе. Успел, схватил за шкирку, оттащил назад. Эльза билась в его руках, как рыба в бредне. Изворачивалась, норовила выскользнуть, удрать из спальни. Натан прижал ее к себе, сдавил, не позволяя крикнуть. Багровая пелена накрыла рассудок. Сивилла захрипела, дыша часто-часто. Хрустнули ребра; парень опомнился, ослабил хватку. Упав на пол, Эльза на четвереньках отбежала прочь. И впрямь, собака, битая хозяином… Я пойду, сказал он. Вернусь, когда смогу. И с Циклопом поговорю.