Чудовища не ошибаются
Шрифт:
Сама Нонна смотрелась возле Разумовского идеально, и я невольно задумалась о том, как выглядела сама в его обществе. Маленькая и полненькая. М-да, забавно. Хоть фельетон пиши.
Так прошла неделя. Я старалась, конечно, не унывать и не обращать внимания, но настроение неизбежно скатывалось на отметку «ниже плинтуса». Вместо обеда у меня теперь вновь был чай, поэтому я пребывала в состоянии вечно голодного и злого людоеда, который с удовольствием съел бы всех, кто приходил к нему в приёмную. Особенно Нонну. Но есть никого было нельзя, приходилось
К сожалению, работоспособность моя падала вместе с настроением. И я начала ошибаться.
По поводу моей первой ошибки — отсутствующей на блюдце кофейной ложечки — Разумовский ничего не сказал, хотя я, когда вспомнила об этом, готовилась к сносу головы и поеданию мозгов. Но он промолчал. Может, сам не заметил? Нет, вряд ли. Влад всегда и всё замечал.
Потом я принесла ему приказ, где он нашёл орфографическую ошибку. Точнее, опечатку. Не могла я в здравом уме и трезвой памяти написать «Приказ о выхудных и праздничных днях». Увидев эти «выхудные», Разумовский поджал губы, вернул мне бумажку и сказал:
— Перепечатай. Внимательнее, Леся.
Я ругала сама себя и старалась всё проверять и перепроверять, но… Это только чудовища не ошибаются. Я же не чудовище, а самый обычный человек…
Накануне я полночи не спала, и с утра потратила лишних пятнадцать минут, замазывая синяки под глазами. Надо было на что-то решаться — даже не на «что-то», а на вполне конкретное увольнение, — но у меня не хватало на это духу.
Я боялась, что не найду работу. Такой вот банальный страх девочки, проработавшей на одном месте целых четыре года, и теперь не имеющей ни малейшего понятия, сможет ли она работать в другом месте.
Но самым главным, конечно, было не это. Влад причинял мне боль, да. Но я никак не могла решиться уйти от него, чтобы больше никогда не видеть.
Кажется, это называется мазохизмом…
Ближе к полудню дверь приёмной распахнулась, и на наш ослепительно-белый ковёр ступила нога человека. И не просто человека — ещё одной прекрасной женщины.
Красное шерстяное пальто и высокие чёрные сапоги, блестевшие так, что сразу стало понятно — в метро они явно никогда не бывали. Волосы тёмные, глаза тоже, кожа белая. Возраст… за пятьдесят точно. И кого-то она мне напоминала…
Подойдя к секретарской стойке, женщина несколько секунд молчала, разглядывая меня.
— Здравствуйте, — сказала я, растягивая губы в любезной улыбке. — Чем могу помочь?
Она тоже улыбнулась, и вполне дружелюбно.
— Добрый день. Очень рада, что у моего сына секретарь наконец-то похож на человека, а не на вечно голодающую моль.
Я непроизвольно хихикнула.
Так. Нет-нет. Стоп.
«У моего сына»?
Это что же… та самая мама?!
— Ой, — прошептала я, наверное, с таким глупым видом, что она рассмеялась. — Сейчас я ему позвоню…
— Да не торопитесь. Меня зовут Тамара Алексеевна. А вас?
— Олеся.
— Очень
— Четвёртый месяц.
— Ого. Так держать. И как, нравится? — спросила она с таким выражением на лице, что я сразу же увидела Разумовского. Получается, троллинг — их фамильное развлечение…
— Очень. Просто работа мечты, — ответила я, не удержавшись от усмешки.
— Знаю-знаю, — засмеялась Тамара Алексеевна. — С такой работой никакой личной жизни не надо.
Она, конечно, имела в виду совсем другое — отсутствие времени. Но я-то услышала намёк на наши с Разумовским неприличности. И густо покраснела.
Мама босса посмотрела на меня с удивлением, а затем вдруг понимающе улыбнулась. И я покраснела ещё больше.
Именно в этот момент из своего кабинета вышел генеральный. Как почувствовал…
— Влад! — воскликнула Тамара Алексеевна, оборачиваясь. Разумовский остановился, вытаращился на неё, потом вздохнул.
— Привет, мам.
Мне сразу стало очень весело. Каким бы суровым ни был мужчина, перед мамой он всегда будет выглядеть нашкодившим школьником.
— Привет-привет, — она облокотилась о мою секретарскую стойку, обворожительно улыбнулась. — Скажи мне, трудоголик, у тебя совесть есть?
Странный вопрос из уст родной матери. Ей ли не знать, что нет?
Разумовский выразительно покосился на увлечённо прислушивающуюся меня, кивнул на свой кабинет:
— Пойдем, поговорим на эту тему у меня.
— Да ладно, — отмахнулась Тамара Алексеевна. — Тут все свои. Ну так что, Влад? Совесть есть у тебя или нет?
— Мам… — Разумовский начал свирепеть, раздувая ноздри, и это напугало бы кого угодно, кроме родной матери.
— «Мам», «мам», — передразнила она босса, и я невольно поразилась — действительно, семейка троллей! — Ты что две недели назад обещал? Помнишь хоть?
Генеральный посопел недовольно, подумал немножко. Опять покосился на меня. Я нырнула под свою стойку и сделала вид, что старательно работаю.
— Помню.
— Неужели? Тогда чего трубку не берём второй день?
— Занят был.
Тамара Алексеевна хмыкнула.
— В общем, Влад. Если у тебя осталась в твоём организме хотя бы одна капля совести — сегодня в шесть мы все ждём тебя на открытии выставки. А если ты не придёшь, Стася сказала, что в следующий раз нарисует твой портрет в стиле ню и выставит на аукцион.
Чего-чего?.. Ой, я бы посмотрела на такой портрет!
А были бы деньги, даже купила…
— Мама!
— А что я? Все претензии к Стасе, — фыркнула мама-тролль. — Да, кстати.
Она обернулась ко мне, улыбнулась — по-доброму так, как близкой родственнице.
— Вы, Леся, тоже приходите. Я приглашаю. И даже настаиваю.
— Куда приходить? — кашлянула я, краем глаза замечая, как багровеет Разумовский.
— У моей дочери и сестры вашего начальника сегодня открывается выставка. Персональная. А кое-кто не хочет туда идти, хотя и обещал.