Чудовище для красавца
Шрифт:
— И всё та птица! — вклинился Парис и получил затрещину.
— Нам нужен новый план, — продолжал Дафне. — Причём меня беспокоит любопытный старичок, который появился здесь недавно.
— С тросточкой? — уточнил Парис. — Да, он меня потом расспрашивал как я оказался с топором в покоях молодого лорда.
— Нас все расспрашивали, — отмахнулся конюх и нахмурился, — но только он задавал верные вопросы.
— Нам его убить? — спросила Чикут.
— Нет, — Онёр задумалась, — сиротку искать никто не будет, а вот его смерть может сыграть плохую службу. Придется продать мамину брошь, зато мы сможем нанять соглядатаев
— Но ты же так любила эту брошь! — возмутился Парис.
— Мать я любила больше, — парировала Онёр. — Она простит, когда мы отомстим гнилой семейке.
Венчание назначили на день второго бога – Гармонии. По стечению неведомых человечеству обстоятельств именно в этот день Великий взял выходной, ибо природа ни на йоту не могла похвастаться обещанной гармонией. Рассорилась с порядком и устроила шум и гам на все окрестные земли.
Ветер бил бичом по покатым крупам запряженных коней, и те пытались сорваться вскачь, путая удары ветра с ударами извозчика. Снег прицельно бил по окнам комьями с кулак, а мороз расщедрился и покрыл скользкой корочкой все главные дороги от поместья.
Всю неделю до назначенной даты Леонар и Химемия провели вдвоём, не отходя друг от друга дольше чем на несколько минут, и дальше чем на несколько метров. Чем больше времени они были вместе, тем больше узнавал лорд о будущей жене. О её внешности он всё ещё не имел истинного представления, но о нраве узнал в достатке. Графиня была добра, храбра, не лила слезу по пустякам и оказалась на диву сильной. В шутку предложив ей побороться на руках, лорд ещё долго потирал ладонь и проверял: не сломана ли. Удивляться способности в использовании стен как дорог, а окон как дверей перестал. Жаль, не мог узнать, откуда такая сила. И сказал спасибо, что его позора как мужчины никто не видел.
Леонар так старательно избегал семью, что приобрел привычку день проводить в документах на заводе. Его даже не стесняли клопы на постоялом дворе. Их он считал меньшей угрозой здоровью, чем толпа бегающей родни, всеми силами пытающейся помочь с предстоящем событием.
Невеста полностью его поддерживала в этом. Ей едва удавалось утром улизнуть от всевидящего ока женщин и приглашенных портных. Ибо времени мало, а платье невесты не готово.
Мадам Левизия в суматохе не принимала участия. Днями напролет жаловалась на здоровье и лежала в постели. Уверяла мужа, что немедленно излечится, если он изменит своё решение о скорой свадьбе. Виконт Манс на провокации не поддавался. Он легко вычислил, с чей руки пришлось пережить ночной приём тайной службы короля и уже провёл тщательную беседу с кузеном, который дал обещание быть осмотрительней в своей добродетельности.
Как бы хорошо Химемия не пряталась, а непосредственное участие в приготовлениях ей всё же пришлось принять. Амброзия Сеа Фаилхаит — молоденькая дурочка, она же двоюродная сестра Леонара подстерегла её за три дня до обряда и заставила и её и Леонара посетить портных.
Амброзия не знала умеренности в восхвалении себя и своих умений, при этом мало понимала в окружающем её мире. Из всех мужчин предпочитала одетых в мундиры солдат, а всё, о чём она могла говорить – это наряды. Не пришлось складывать известные числа, чтобы понять, почему Амброзия вызвалась помогать с приготовлениями. На фоне замотанной в бинты Химемии она чувствовала
Того, кто попросил эту дурочку сопровождать венчающихся, молодые очень хотели придушить.
Портной вначале возмущался: как он, великий Ханс, может снимать мерки с одетой женщины. Затем утих, когда столь долго ожидаемые жертвы едва не покинули его каморку – пытались сбежать. Скрипя зубами снял мерки и начал труд.
Свадебные хлопоты едва ли тронули невесту. Её тревожила Онёр. Служанка присмирела, не попадалась на глаза Леонару и будто бы в поместье не жила. Не видно её было и за работой. Как оказалось, в наказание за самоуправство служанка занята чисткой погребка. И всё же эта тишина беспокоила графиню.
Гости и жильцы поместья всё чаще по ночам слышали мелодичные трели неизвестной птицы и иногда замечали тень. При свете дня птица не попадалась на глаза, и местные охотники лишь пожимали плечами: не видели, не знаем.
Один раз Леонару показалось, будто он заметил в окне чужую тень, но выглянув, увидел лишь, как по двору сновали людские фигуры. Он не знал, что те люди пытаются выследить и убить птицу, что в прошлый раз им помешала. Не подозревал, что эти люди пытаются извести его семью, и что в день свадьбы едва не достигнут своей цели.
Настал тот день, в который происходит перелом, и человек не обременённый становится обязанным жене. Особенно напрягали будущего мужа лживые слова любви, но он решил, что скажет их, не соврав про уважение, а дальше – будь что будет.
С Онёр Леонар смог свидеться лишь раз за это время, но она на него даже не взглянула. Это причинило боль, ведь он мечтал о ночи с ней, а остался с одними лишь воспоминаниями.
В одеждах тёмных из дорогостоящего сукна, с излишне вычерненным золотым теснением, жених был готов. На каждой пуговице – герб, и это было лишь верхнее пальто. Под ним белая рубашка с накрахмаленными манжетами и жабо. Штаны в тон костюму – тёмные, со стрелкой. Сапоги с острыми носами. Обычно художественно небрежную гриву прилизали, как коровьим языком. А выражение лица Леонара могло поспорить с людьми, не успевшими опохмелиться. Химемия бы посмеялась, будь её состояние получше. Но девушку трясло.
Женщины, которые помогали подбирать наряды, сетовали на невозможность нанести макияж и сделать достойную прическу. Смотря на их бледные лица, графиня испытывала радость. Ей бы не понравилось ходить со столь сложными узорами из кос и с таким количеством шпилек в волосах. А уж есть мел и пить уксус для бледности лица она однозначно была не готова.
Остин Хест упаковал её в белый наряд с обилием оборок и кружев, и всё просил остановиться. Он уже написал письмо домой и всё грозился пригласить опекуна. Графиня умоляла этого не делать.
Адмирала Крочека она без меры любила как отца, но знала, какой шум он может поднять, и плевать, что благородные, и на чужой позор плевать тоже – лишь бы она, Химемия, была жива и здорова. И потому она просила лекаря не поступать так. И он послушал.
В белой маске, в белом платье, в укрытой кружевным платком поверх бинтов, девица внушала ужас. Даже Леонар дрогнул при её виде, когда она в сопровождении женской части семьи прошла к карете.
— Какой кошмар, — не скрывал он отношения к наряду и усмехнулся, говоря: — Да, знаю, я выгляжу не лучше.