Чудовище (сборник)
Шрифт:
— Зачем же ты тогда спас меня от этих несчастных, ослепленных невежеством? — спросил вдруг старик после большой паузы.
— Шума не люблю, — лениво ответил Даброгез.
— И только? Нет, не говори так. В тебе проснулось то, что было основой, что и есть человек истинный…
— Слова.
— А ты знаешь, почему распалась ваша Империя? — Бродяга явно решил зайти с другого бока.
— Такая же наша, как и ваша, — отозвался Даброгез.
— Вот-вот, не ваша и не наша. Да потому, что она не нужна стала никому, все устали от нее — и знать, и простолюдины,
— Так-таки и не возродиться? — Даброгеза начинало злить упрямство старика. — Да ты кто такой, уж и не пророк ли впрямь?!
В глазах его застыл расплавленный воздух, загудело. Даброгез пожалел, что дал глоток из фляги старику — снадобья оставалось мало, надо бы попридержать.
— Я остался жив только потому, что палача сыскать не успели, — сказал старик, — мне ли лгать на пороге смерти? И я не пророк, ты прав. Просто нет той силы, чтобы оживить труп, даже если труп этот — целая Империя.
Даброгез еле сдержался. "А я? Мои люди, мои замыслы, моя воля, мой разум — все бред?!" Он только плотнее сжал губы.
— Я видел живые трупы, — проговорил он неожиданно для самого себя, — они выглядят неплохо, а главное, они есть, старикашка! Где тебе постичь это!
Бродяга засопел, заворочался. Только теперь Даброгез заметил, что он весь, с головы до ног, в соломе — так и не отряхнулся даже!
— Я знаю, на Востоке делают страшные вещи, — ответил он, — можно лишить людей воли, не спорю, сделать их ходячими мертвецами. Но вернуть им душу трудно, и вряд ли это сделает тот, кто сам не знает толком — жив ли он, мертв ли.
Даброгез вскочил на ноги, сжал кулаки.
— Я убью тебя, мразь, — закричал он, не помня себя. И даже занес ногу, чтобы ударить.
Старик затрясся, и глаза его, наполнившись страхом, снова сделались безумными.
— За что, что ты?! — залепетал он, защищаясь тонкими, в набрякших венах руками. — Я же ничем тебя не обидел, да и не мог я…
Даброгез остыл так же быстро, как и взъярился. И он понял, что бродяга, конечно, имел в виду вовсе не его, что это простое совпадение. Да и откуда этому сморчку было понять его, Даброгеза, проделавшего за свою короткую жизнь такой путь, какой и не снился сотням, да что там — тысячам этих бродяг! Он сел, огляделся — глаза настолько привыкли к темноте, что казалось, он видит выражения лиц у сидящих в другом конце подвала. По углам хихикали. Но это не имело значения.
— Не бойся, — сказал он старику, — я вспылил, прости.
— Да-да, ты не такой, как они, — зачастил проповедник. Они все лишенные воли: и те, с кем ты сидел там, наверху, и эти… Не думай, что только там, далеко на востоке, можно увидеть живые трупы. Они здесь, они повсюду. Они сами не знают этого, но живому-то человеку это открыто — ясней ясного. Скажи, ты ведь сразу увидел, что Сигулии и его окружение…
— Да, — ответил Даброгез резко, — сразу, только слепой бы этого не заметил.
— Вот видишь. Так
Даброгез снова оборвал старика:
— А я?
— Что ты? — переспросил тот.
— Я могу видеть? Ты же говорил, мол, я не такой…
Проповедник смолк, мелко задрожали старческие веки.
— Говори!
Тяжелый вздох, возня. Старик съежился, поник.
— Ну так что?!
— Ты между одними и другими, ты сам выберешь путь.
Даброгез обрадовался, ему показалось, что он поймал болтуна за язык. Но он не стал злорадствовать, потешаться.
— Ну коли — между, так, значит, бить будут и те и другие, ха-ха, я всегда был удачлив!
Больше они не разговаривали. Даброгез, устав от всего на свете, задремал. И не заметил, как прошла ночь.
— Эй, центурион! — разбудил его сиплый возглас.
Даброгез встал, стряхнул налипшую солому. За спиной проворчали:
— Последним пришел, первым уходит. Не, что ни говори, братцы, а эти богатей завсегда друг дружку вытянут, а нам… — Последовали злобные ругательства.
Стражник наотмашь двинул копьем, древком. Кому-то досталось, может, и не проявлявшему недовольство, а совсем другому — стон был сдавленный, тихий.
— Пошли.
Сигулий сидел за тем же столом, что и вчера, неторопливо насыщал чрево. Даброгезу кивнул, молча указал на скамью. Слуга забежал сзади, налил в кубок вина. Своры под ногами не было.
— Засиделись, — будто угадав мысли, сказал Сигулий, — они не люди, им надо и побегать.
На Даброгеза он не смотрел, ни о чем не спрашивал. И потому тот решил тоже не спешить, весь сосредоточился на куске кабаньего мяса, неторопливо нарезая его тонкими ломтями и отправляя в рот. Сегодня за столом кроме Сигулия и Даброгеза было лишь двое: высушенный, весь ходячие мощи, в платье, сходном с поповской сутаной, да лысый с шишкой на лбу и отшибленным кулаком — кулак был замотан черной тряпицей. Оба помалкивали.
— А ты, центурион, философ, — проговорил неожиданно Сигулий, отрываясь от тарелки.
Даброгез понял — в подвале сидел человек Сигулия, а значит, передал ему все разговоры, в том числе и с бродягой-проповедником. Но это ровным счетом ничего не меняло.
— Я в первую очередь воин, — сказал он, улыбаясь через силу.
— Угу, — промычал Сигулий, — все мы воины. Ладно, говори, может, надумал что? А то ведь можно дать еще время для размышлений, — он раздвинул губы в тихой усмешке, поперхнулся беззвучным смехом, — там у меня есть такие, что лет по десять — пятнадцать думают.
— Я могу только повторить вчерашнее.
— Вот как?! — Сигулий перестал смеяться.
А Даброгез неожиданно для себя обнаружил — его с самого утра не посещали видения прошлого, не было их и сейчас, память молчала. Он даже выпрямился на жестком деревянном сиденье, огляделся по сторонам — как заново все увидал. Но спохватился вовремя.
— Да, так, — сказал уверенно, — решайся!
Изможденный скрючился, лицо исказилось гримасой — словно костью подавился.
— Не слушай его, он лазутчик.