Чугунные крылья
Шрифт:
– Что-что? – вытирая слёзы, стала, наконец, прислушиваться мама.
– Отовсюду голос, говорящий, что он рядом, не только там, но и здесь. Источник света на поляне – здесь. И вдруг я стала видеть, что здесь – этот стол, микроволновку, раковину, но ещё в лучах того света. Он на этом мальчике собрался. А это всё дрожало в лучах. На самого его я не смотрела, боялась ослепнуть. А он вдруг ушёл, и я всё чётко
– Ой, доченька, что-то не пойму я одного. Почему тебе вдруг кажется, что этот свет не от мамы твоей родной исходит, а от какого-то мальчишки?
– Ты, мам, тоже для меня была солнцем, но обычным, которое везде светит – и в городе, и в школе. А он оказался не просто солнцем, а этой чудной, многоцветной лесной поляной под этим солнцем. Он сказал, что меня любит. Ты говоришь это постоянно, каждый день, а он – впервые. Он – что-то новое. Ну так как его зовут?
– Не пойму, что происходит на этом свете. Какой-то мальчишка, сорванец вообще, смог сделать то, чего не смогла сделать родная мать?
– Ты мам, светила мне там и грела меня. А он что-то ещё, новое добавил, что меня сюда вернуло. Я такую радость и тепло почувствовала! Но ответить этой поляне не могла, пока сюда не вернулась.
«А может он её вообще вздумал лапать?» – возникла мысль у Ирины Юрьевны.
– А где ты тепло чувствовала, в каком месте?
– В сердце, мам, в сердце.
Мама продолжала вздыхать.
– А зовут его как? – неустанно спрашивала дочь.
– Зовут его Никита.
– Как, Никита?
– Да. Но только я не верю, что всё это сделал он. Он же сорванец какой, по словам его же матери. Такой маленький, забежал не пойми куда, газовый баллон открутил, сам чуть не умер и другие дети. И теперь думает не пойми о чём, о революции какой-то! Мало наша страна перенесла революций!
– И что, не скажешь ему?
– Вообще всем им скажу, Марковым. Ну, и ему в том числе. Но отдельного разговора он пока не заслужил, по-моему.
Ирина Юрьевна действительно пришла к Марковым. Снова в слезах радости.
– Что такое, Ир? – спросила встревоженная мама Никиты.
– Чудо, Света, чудо из чудес! Такое чудо, за которое Господа надо благодарить день и ночь!
– Ну так что?
– Моя доченька, Маша… заговорила!
Никита моментально сорвался с места за рабочим столом и выбежал в прихожую.
– Как вы сказали?
– Маша моя заговорила!
– Да… Вы что?..
И тут Никита заплакал уже безо всякого стеснения. Ирина Юрьевна слегка удивилась.
– Я тоже, Ир, безумно рада за тебя. И Никита, видишь, какой у нас сочувствующий.
– Вижу! – задумчиво ответила Ирина Юрьевна.
Никита заломил перед ней руки:
– Ирина Юрьевна, умоляю, позвольте мне помогать вашей дочери по учёбе! С чем у неё проблемы, с химией? А химию как раз знаю! И физику, геометрию. С гуманитарными только похуже чуть-чуть. Позволите?
– Посмотрим. Великодушно, конечно, Никита, с твоей стороны. Но я ещё
– Ах, обсудите же скорее, пожалуйста! А сейчас можно к ней на минуточку?!
– Нет! Имей терпение! – уже строго сказала она Никите.
Вернувшись домой, женщина рассуждала: «Ну что, позволить ему? Ладно, пускай, но только под моим присмотром. А то мало что ему вздумается с ней сделать, охламону малолетнему. Правда, он заплакал, как узнал, но этим лишь чуть-чуть исправил моё мнение о нём. И дочь моя в телесном отношении как раз, как назло, развита не по годам. Я в её годы совершенно не так была сложена».
Впоследствии так и стало происходить – Никита стал помогать Маше учиться, но под строгим надзором Машиной матери. Ирина Юрьевна вначале раздумывала, и в церкви советовалась с батюшкой после исповеди, и в итоге дала соседскому парню добро. О его упоении говорить излишне.
И весь последний год школы Никита помогал тщательно, не отвлекался на посторонние темы, и все разговоры с Машей оказались абсолютно целомудренны. Химию он растолковывал как настоящий преподаватель, рассказывал про уроки в классе и про «лабы». И вообще Ирина Юрьевна стала находить в нём немало достоинств. В первую очередь, редко кто из школьников был так умён во времена, казалось бы, тотального торжества слабоумия. Только лишь явное безбожие парня не нравилось Ирине Юрьевне. Но в разговоре лично с ней он всё-таки резко не отрицал Творца, выразил атеизм деликатно – и то уже успокаивало. Свои анархические и космополитические воззрения он облекал в весьма интеллектуальную форму.
Итогом последнего года школы стал однозначный выбор Машей того вуза, что и у Никиты – химико-технологического института. Никита даже уговаривал устроить Машу на очное отделение. Ирина Юрьевна возражала из-за неординарной внешности дочери и её чрезмерной замкнутости. Но Никита и тут обещал взять Машу под некое покровительство. Её мама понимала, куда идёт дело, но радоваться всё равно не спешила, опасаясь неприятного поворота. Она так и не могла поверить, что к Маше вернулась речь посредством обращения к ней Никиты. Гораздо больше в женщину въелась история из детства Никиты. «Безбожник не может творить чудеса, – твердила она внутри себя. – Это Господь сотворил чудо. Но сотворил, получается, посредством безбожника? Пути Господни неисповедимы…» – на последней мысли Ирина Юрьевна и успокаивалась.
Она решила как мать поговорить по этому поводу с другой матерью, придя к Светлане Михайловне:
– Как ты думаешь, а может ли он переменить своё отношение к Маше? А то последствия могут быть такими, что и предположить страшно… Бывает вон, из окна… О, Господи…
– Не такой мой Никитушка, – нежным голосом сообщила Светлана Михайловна. – Он человек исключительной сочувственности, как ты сама видела.
– Видеть-то я видела…
– Но неужели он мог притворно так расплакаться? До сих пор не веришь?