Чугунные крылья
Шрифт:
– Верю… Но всё та история с баллоном.
– Да, вот это въелось в тебя! Я могу тебе другие истории рассказать из его детства. А этот анархизм у него порождён тоже тягой к справедливости, у него такой особый взгляд, угол зрения на справедливость и человечность.
– Ну спасибо, Света, что веру вселяешь.
– А вот ещё, Ир, вопрос. Маша сама говорила про то, что к Никите чувствует?
– Она говорила, что любит… – Светлана Михайловна чуть не всплеснула руками, – химию. Полюбила благодаря Никите. До него у неё ж одни тройки вообще были. А как
– Ну так вот! Это Маша так завуалированно говорит. Если полюбила химию и пошла в этот институт благодаря ему – отсюда явный вывод, что она любит его. Ну, расположена к нему, как минимум.
– Ладно, спасибо за такие разговоры.
Ещё одним человеком, посвящённым в происходящее, стал отец Никиты, вернувшийся из командировки под Челябинском. Александр Константинович стал несказанно, по-детски рад и горд сыном.
– Эх, сынуля! Я не предполагал, какой ты у меня будешь молодец!! Ты ж просто герой, джентльмен и… как его… рыцарь! Само благородство!
– Ладно, пап, не перехваливай так уж! – смущённо отвечал Никита.
– Да я даже в сказках про таких не читал. Ты помог прекрасной девушке выздороветь, заговорить! Теперь ещё учиться ей помогаешь! Извини, но я ещё раз скажу: какой же ты молодчина, Никитка! Не могло быть для меня лучшего подарка по прибытии из рейсов, чем узнать, что у меня такой сын!
– Ты, Саш, сейчас захлебнёшься от восторга! Остановись, отдышись! – сыронизировала Светлана Михайловна. Она, как ни странно, не так проявляла эмоции, как мужчины в семье Марковых.
Вот так застывшие эмоции пришли в движение, в бурление. Заговорили и две матери, и отец с сыном.
– Смотри только, сын, хоть наружность у Маши и ослепительная, но помни ещё и о душе, так сказать. Доверие её береги обострённое, – уже серьёзно говорил отец.
– Да-да, я так и собираюсь.
Вступительный экзамен абитуриентка Мария Обходчикова сдала успешно. А ведь когда-то для неё реакции ионного обмена были ночным кошмаром! Всего один человек так переменил её жизнь – абитуриент того же вуза, будущий однокурсник Никита Марков. Сам-то он сдал экзамен вообще безупречно, никакие дополнительные вопросы не вызвали у него ни одной запинки. Давалась диву вся приёмная комиссия.
Институт, кстати, находился вовсе не рядом с домом. Первые два месяца учёбы Машу в метро сопровождали мама и Никита. Возвращаясь втроём, они доезжали в лифте до своего одиннадцатого этажа сине-белой многоэтажки и расходились по квартирам.
Несмотря ни на что, у Ирины Юрьевны сохранялись опасения в отношении Никиты. Она сама иногда думала, что это что-то навязчивое, беседовала всё с теми же – Машиным врачом, священником, психологом. Со Светланой Михайловной, наконец. Та ей рассказывала про Никиту истории другого свойства, чем история с пресловутым баллоном.
– Я понимаю, Ира, ты пережила шокирующие ситуации. Мужа вон убили. Вначале ничего не предвещало. Оттого
– Ты как психолог говоришь, Света, тебе бы им работать.
– Ну, должность медсестры имеет что-то общее.
И так, постепенно, сквозь вздохи, беседы и молитвы, Ирина Юрьевна привыкла к тому, что её дочь ездит на метро в другую часть города вместе со своим другом – соседом и однокурсником.
В институте Маша предстала, конечно, молчаливой и одевалась более чем скромно. Но всё равно не могла остаться незамеченной. Мало того, что лицом была хорошенькая, так ещё и такую фигуру не могли полностью скрыть никакая просторная одежда. Институтский народ, надо отдать ему должное, оказался всё-таки сдержан, прилипаний к девушке не возникало. Но уж про себя-то все её отмечали. Даже седовласые профессора покашливали от неожиданности и забывали, о чём говорили и думали.
Наконец, к Маше подошли, но Никита мог не волноваться – подошли другие девушки.
– Привет! – запросто начали они разговор.
– Привет! – ответила Маша.
– А чего ты такая молчаливая-то?
– Ну… Какая есть… Нравится так.
– Интересная ты!
– Маш, – включилась другая девушка, – с такими… – она поперхнулась, – внешними данными, – подруги рассмеялись, – и такая зашуганная. Что-то не очень ясно.
Далее последовали вопросы о том, одевается ли Маша в модные наряды, ходит ли в модные магазины.
– Я не знаю, зачем это надо. Во что одеваюсь, меня устраивает, – пояснила девушка, через год после немоты.
– Да… не знаю, чего сказать… слышала про такие явления, но чтобы так, вживую встречать!.. Ты не из деревни какой?
– Нет, из Москвы. Просто… так жизнь моя прошла… А деревню я люблю, правда.
Девушки не знали, что ещё спросить, были ошарашены.
Все происходившее в институте Маша рассказывала матери во всех подробностях. Ирина Юрьевна всё узнавала так, будто сама присутствовала на всех занятиях – лекциях и семинарах. Врач так и говорил про аутистов, что они либо молчат, либо говорят очень хорошо – подробно, красочно, умно строят фразы. Маша молчала с четырёх до ровно семнадцати лет, до дня рождения. Но хоть она и заговорила, аутисткой всё равно осталась, ибо сохранялись особенности поведения.
Ещё один выпускник той школы и того класса – Костя Савин, с поступлением в вуз медлил. Он выбрал тот же – некуда, мол, деваться – но пока пошёл на подготовительное отделение. Поступил он на год позже Никиты и Маши. Зато он встречался в своём идейном кружке с более зрелыми представителями движения анархистов. В телефонном разговоре Костя приглашал в кружок и Никиту.
– Ох, и далеко ж ты запёрся в этот институт химический. А я уж за тобой последовал. Просто ты любишь химию, а я – поваренную книгу анархиста.