Чукотка
Шрифт:
Подошел к жилищу "келе", бросил через вход.
– Еда, еда!
– кричат "келе".
Сцепились хуже прежних. Бьют друг друга железными костями. Айван схватил в суматохе мешок и скорее вон.
– Принес?
– Да.
– Тамошние что? Да что они, спящие, что ли?
– Нет, смотрят глазами.
– Единственную дочку хочешь увезти?
– Да.
– Ну, если увезешь, то надо дорожный мешок. Пойди в жилище на правой стороне, на задней стене висит тюлений калауз, принеси сюда.
В
Четыре ноги, четыре руки. Лица нет, только пасть, вместо зубов железные крючья. Половина тела железная, половина каменная. Он еще не ел от начала создания, потому что зарыт недвижно в скалу, только длинными руками шарит вокруг себя, не видя.
Пошел Айван на гору, повернулся к югу, подставил подол кухлянки, прибежала горная живность. Олени, горные бараны, росомахи, медведи бурые нападали в подол.
Подошел к входу, бросил внутрь - задвигались руки, одна у другой отнимают куски, давится "келе", торопясь есть после давнишнего голода..."
Старик замолчал. Он рассказывал не спеша, и как только потухала его трубка, Тает-Хема подносила ему зажженную спичку. Дети слушали, затаив дыхание.
Затянувшись табаком, он продолжал:
– "Сдернул Айван мешок с задней стенки, прямо над "келе", скорее вон выбежал. Пришел к коварной теще.
– Принес?
– Принес, - отвечает Айван.
– А тамошний хозяин что? Он спит, должно быть?
– Нет, движет руками, глазами не смотрит - глаз нет.
– Тытэ нет вэрин! (вот так диво!) - воскликнула теща.
– Последнюю дочку хочешь увезти? Если хочешь увезти, где твои олени? Без оленей нет жизни.
Пошел Айван в тундру, нашел густой тальник, топнул ногой - стало большое стадо.
– Если есть олени, где пастухи-погонщики?
– спрашивает теща.
Пошел Айван в тундру, нашел чащинник, топнул ногой - стали пастухи-погонщики. Бегут они справа и слева от стада.
– Моя дочка не привыкла работать. Она будет ехать в кибитке. Где служанка ее?
Тут рассердился Айван, топнул ногой.
– Я много сделал. Сделай ты хоть одно. Или ты можешь только истреблять людей?
Испугалась. Сделала шаманка рабыню: лицом красивая, но один глаз крив - в насмешку сделала кривую рабыню.
Покочевал Айван со стадом на свою землю.
Со всех сторон съезжаются люди смотреть на его поезд.
Молодые парни говорят:
– О Неускат, дочь жены Корауге, ты очень красива, по слухам. Посмотри хоть раз.
Увидели лицо рабыни, говорят:
– Ого, не слишком красива. Лицо хорошо, но все-таки кривая.
Говорят другие:
– Нет, это не та. Это - рабыня, хозяйка - в кибитке.
Пристали к Айвану:
– Дай взглянуть на дочь жены Корауге.
– Карэм. Если посмотрите - умрете: слишком красива, - сказал Айван.
Приехали на место.
Съезжается народ больше прежнего. Старики
Старики говорят:
– Айван, покажи хоть нам, старикам.
– Нет, увидите - умрете.
– Разве мы безумны? Разве мы юноши? Покажи, пусть увидим женскую красоту, - просят старики.
– Хорошо, - согласился наконец Айван и велел жене высунуться.
Как увидели старики Неускат, так от зависти все умерли.
Стал жить Айван с красавицей женой Неускат..."
Так закончил старик сказочник.
– Еще расскажи, еще!
– кричали со всех сторон дети.
– Расскажи, расскажи еще! Мы давно не слышали твоих сказок, - пропищал маленький Рультуге.
– Хватит, - поднимаясь с пола, сказал старик.
– Правда?
– с улыбкой спросил он стоявшую здесь же Таню.
Вскоре были накрыты столы. С трудом уговорили старика Тнаыргына поужинать вместе с детьми. Его смущало то, что ужинать надо было, сидя на скамейке. Но старик все же сел за стол. Казалось, что его смешит обычай русских, а может быть, он улыбался оттого, что ему приятно было видеть заботу о чукотских детях. Его строгое лицо с живыми, умными глазами было необычно подвижно. Казалось, Тнаыргын хотел заметить все.
Таня наблюдала за стариком и, встречаясь с ним взглядом, чувствовала себя смущенно. Она сидела на противоположном конце стола и изредка незаметно поглядывала на него. Таня думала:
"А вдруг старику что-нибудь не понравится? Ведь достаточно одного его слова - и от школы останется только воспоминание: приедут родители и увезут учеников".
Около стола стоит в белом колпаке улыбающийся Го Син-тай. Он посмотрел на старика, и, подойдя к нему, с китайской почтительностью сказал:
– Старика, кушай надо!
Тнаыргын улыбнулся и, наклонясь к Алихану, спросил:
– Что говорит китай?
Алихан перевел, и старик, повернувшись к Го Син-таю, закивал головой, не собираясь, однако, есть. Он смотрел, как ели дети, смотрел на учительницу.
– Алихан, - спросил он, - как ее зовут?
– Таня, - тихо ответил Алихан.
– Эгей!
– протянул старик, мотнув седой головой.
Спустя немного времени Тнаыргын обратился к учительнице:
– Таня-кай!..
– и заговорил по-чукотски.
– Алихан, что говорит старик?
– спросила Таня.
– Он говорит: посиди вот здесь, со мной рядом.
Старик заулыбался и опять проговорил:
– Таня-кай, Таня-кай!
– Что еще он говорит?
– Он называет тебя так. По-чукотски это значит: маленькая Таня. Наверно, по-русски это - Танечка.
Это ласковое обращение старика вдруг вывело Таню из состояния душевного равновесия. Волнуясь, она встала из-за стола и пошла к старику, сдержанно улыбаясь.
– Вот сюда садись, Таня-кай!
– хлопая ладонью по скамейке, сказал старик.