Чукотка

Семушкин Тихон Захарович

– Не переселился ли голос твой в другого человека? Что-то моим глазам кажется перемена большая. Но, может быть, моим глазам нельзя и верить? А, Ульвургын?

– Это ничего, Тнаыргын, что голова стала седой, - сказала учительница.

– Стало быть, мои глаза говорят мне правду?
– и у старика задергались веки.

– Ну, ну, Тнаыргын, что это ты? Разве ты не рад, что я осталась живой?

Старик неопределенно покачал головой.

– Это не беда, Тнаыргын. У нас на Большой Земле есть такие доктора, которые восстановят цвет моих волос за один

час. И если тебе не нравится моя седая голова, то обещаю тебе, что когда я приеду к вам еще, мои волосы будут такими же, какими твои глаза привыкли их видеть.

– Сердце не изменилось ли твое?
– спросил старик.
– Самое главное сердце. Осталось ли оно таким, какое было? Ведь никто не может сделать сердце лучше, чем оно есть.

– А-а! Сердце осталось таким же. Если не веришь мне, спроси доктора.

– Не-е-ет... Я спрашивать доктора не буду. Зачем мне спрашивать? Я увижу сам.

Тнаыргын присел на табуретку.

– Сейчас зима. Когда лето наступит, седина твоя, может, пройдет. Ведь зимой песцы белые, а к лету становятся темными. Только я вот и зимой, и летом - всегда седой. А ты ведь слишком молода, чтобы носить белые волосы.

Учительница смотрела на старика, слушала его и думала: "Кто он, этот человек, всю жизнь ходивший в звериных шкурах?"

Она расстроилась, вспомнила почему-то, что никогда не знала своих родителей. Ей захотелось сказать этому старику что-то ласковое, теплое, но слова не находились.

Она напрягла свою мысль и вдруг сказала:

– Тнаыргын, ты настоящий человек. Ты - как хороший отец. Когда я в первый раз ехала сюда, я не думала, что здесь, в вашем суровом краю, я встречу таких хороших, отзывчивых людей.

– Хорошие люди везде есть, - сказал Тнаыргын.
– И хорошие, и плохие. Есть и плохие. Они не придут к тебе, я это знаю. Они радовались бы, если бы твои глаза перестали смотреть на солнце. А я пришел. Потому что, когда новость пришла о тебе в мою ярангу, сон пропал у меня. Я думал всю ночь о тебе. И вторую ночь тоже думал.

– У меня, Тнаыргын, никогда не было отца. И матери не было. Я никогда их не видела. Я не могу представить даже их лица. Мне о них никто не рассказывал ни одного слова. И вот теперь мне хочется, чтобы они были похожи на тебя, Тнаыргын.

– Зачем говоришь такое? Или на вашей земле без отца и матери родятся люди? Что-то я не могу понять тебя. Не больна ли ты сильно?

– Нет, Тнаыргын, я здорова. Я объясню тебе сейчас. На Большой Земле была великая война. Люди бились за то, чтобы на земле была справедливость. Потом наступил голод. Людям нечего было есть, и они умирали. В то время я была очень маленькая. Может быть, и говорить еще не умела. Кто-то меня, может быть, нашел на улице и взял. Я росла в доме, где много было собрано таких детей. Потом попала в школу, вот в такую же школу-интернат, как у нас здесь. А когда я стала взрослой, мне самой захотелось работать с детьми. Так я стала учительницей. И вот почему я никогда не видела своих родителей. Теперь ты понимаешь?

– Да, я понимаю, - ответил он.

–

И когда ты вот теперь пришел ко мне и так хорошо говоришь со мной, мне показалось, что ты - это отец мой. Мне захотелось считать тебя отцом своим.

– Меня, старика Тнаыргына, считать своим отцом?
– недоумевающе спросил он.
– Или ты, русская девушка, не знаешь, что я чукча?

– Знаю, Тнаыргын. Мне все равно: чукча ты или еще кто, но я вижу в тебе настоящего человека, человека с большим сердцем.

– Ну, если хочешь, считай меня отцом. Можно.

Старик глубоко задумался, и никто не нарушал его молчания. Потом он сказал:

– Только мне нехорошо стало.

– Почему?

– Ты помнишь, Таня-кай, когда в первый раз ты приехала к нам в ярангу, и мои глаза в первый раз увидели тебя, и уши мои в первый раз услышали голос твой, - я обманулся тогда. Я боялся тогда за детей нашего народа. Я не поверил тебе... сначала. Вот почему нехорошо мне теперь.

– Но ты ведь потом поверил?

– Да, это верно. Но все равно: зачем сразу не поверил? Тогда первый раз глаза мои смотрели на русскую девушку. Русских мужчин, когда я был молод еще, много знал я. И американских тоже. Все они были злы и алчны, как волки. Врагами считал я их. И тоже, выходит, обманулся.

– Нет, Тнаыргын, ты не ошибся. Русские, которых ты знаешь теперь, это совсем другие люди.

Старик долго говорил с учительницей и ему не хотелось уходить от нее. Наконец он все же поднялся и стал шарить у себя за пазухой. Но халат был скроен не так, как кухлянка. Тнаыргын изгибался, стараясь что-то достать.

– Ульвургын, развяжи мне пояс, - попросил он.

И когда Ульвургын развязал, на пол упала плитка шоколада. Старик торопливо нагнулся, поднял ее и сказал:

– Я спросил одну русскую ученицу: "Какую еду любят русские девушки?" Сказала она: "Конфеты". Вот это я купил тебе.

– Спасибо, Тнаыргын. Большое спасибо!
– тихо, почти шепотом, проговорила учительница.

– Ну, теперь можно идти.

Он сделал шаг к двери, повернулся к учительнице и сказал:

– Только голова белая. Может, какой русский посчитает тебя за старуху. Жениха, может, не найдется?

– Найдется, Тнаыргын. Я могу жениться на ней, - шутливо сказал Ульвургын.

Старик строго посмотрел на Ульвургына и промолвил:

– Пустое говоришь, Ульвургын. Пустое. Язык твой подобен ветру. А я не считал его таким.

* * *

Школьный зал. Ярко горят электрические лампочки. Стены украшены портретами вождей, лозунгами. Большое красное полотнище протянулось от стены до стены. Слова на этом полотнище - чукотские и русские - раскрашены учениками: "Да здравствует братский союз народов СССР!" Буквы большие, ясные и четкие. Среди гостей в зале - ученики. Они читают гостям лозунги, разъясняют смысл и значение этих великих слов. Гости в кухлянках из темного и пестрого пыжика, а некоторые надели кухлянки совершенно белые, как у старика Тнаыргына. Вот уж поистине самая разношерстная публика!