Чума в Бедрограде
Шрифт:
А Охрович и Краснокаменный заслужили несколько часов сна.
И — почему-то — откусывающего драгоценные секунды сна Максима в своём сортире.
Максим, впрочем, управился быстро — ни чайник, ни Охрович и Краснокаменный не успели вскипеть. Вошёл на кухню, загородил спиной дверной проём, впеееерился.
Охрович и Краснокаменный говорить с ним не хотели, они хотели чай и спать.
— Вы знаете, что с Габриэлем, — полез Максим с утверждениями-которым-полагалось-быть-вопросами.
—
— И в этом разница между нами.
— В этом, и ещё в том, что мы по-прежнему головы Университетской гэбни, пусть и временно отстранённые.
— И в том, что мы бесчеловечно жестоки.
— И нас двое.
— В общем, Максим, у нас с тобой не так-то много общего, а?
— Что с Габриэлем? — не покинул колею Максим.
Охрович и Краснокаменный с ленцой закурили.
Максим без вагоновожатого — зрелище эффектней любой черёмухи.
Куда ты пойдёшь, Максим?
Что ты будешь делать, Максим?
Сколько атмосфер давления есть в твоих челюстях, чтобы настолько крепко сжать зубы, Максим?
— О где, о где завкаф теперь? — провыли Охрович и Краснокаменный.
— Габриэль Евгеньевич в Медицинском Корпусе.
— Сейчас — почти уже наверняка.
— Там ему помогут.
— Там его будут исследовать.
— Залезут во все тёмные уголки, выяснят все сокровенные тайны.
— Естественнорожденный, сын женщины, пьёт таблетки, чтобы не свихнуться, столько лет курит, но не подсаживается. Обширное поле для экспериментов.
— И невеликая плата за исцеление, правда?
— Дима всё сделал правильно, Дима вколол ему лекарство.
— Дальше всё сложилось само собой.
— Габриэль Евгеньевич потерял только товарный вид, но он в него вернётся.
— Когда-нибудь.
— Где-нибудь в Столице.
— Возможно, Габриэль Евгеньевич потерял не только товарный вид, но и рассудок. Только мы этого не узнаем.
— Но всё будет хорошо, Максим, не переживай.
— Не о чем беспокоиться, просто двигайся дальше.
Максим пасмурно посмотрел на сигареты, но не осмелился взять и не попросил.
Ничему, ни-че-му не научился!
— Вы собираетесь меня снова связать? — спросил он голосом цвета рубашек фаланг (— сереньким таким).
— Ты руки после сортира не помыл, животное.
— Мы устали и хотим хоть немного поспать.
— У нас было много дел, а будет ещё больше.
— У тебя есть двадцать метров розового плюша?
— Если нет, не докучай нам.
— Иди займись чем-нибудь полезным.
Грузная, тяжёлая усталость у Максима — ему плохо,
— Я не знаю, куда мне идти, — прогудел Максим в сторону, с неприязнью к себе. — И не понимаю, почему вы настолько быстро от меня отказались. Я правда думал, что все эти годы что-то — ну хоть что-то — значат, и что мы знаем друг друга, и что, когда я оступлюсь, мне если не протянут руку, то хотя бы не станут топтать.
— Мы тоже что-то такое думали, Максим.
— Нам было обидно занимать в твоём сердце место сразу за Габриэлем Евгеньевичем, но мы смирились.
— Головы гэбни прощают друг другу слабости, не так ли?
— Мы не злимся на то, что ты бросил нас, гэбню, Университет и судьбы Бедрограда ради Габриэля Евгеньевича.
— Мы злимся на то, что и его ты на самом деле не любишь.
— Ты любишь образ себя, спасающего Габриэля Евгеньевича.
— Если бы всё вышло чуть менее некрасиво, мы бы заподозрили, что ты сам его заразил, чтобы потом спасти.
— А тут спасти посмел кто-то другой, и ты злишься.
— Кто-то другой крутится, разбираясь с чумой, и ты злишься.
— Кто-то другой сидит на брошенном тобой месте в гэбне, и ты злишься.
— И в итоге, Максим, мы не можем понять: что же тебе дорого, кроме твоей гордости?
— Гордость полезна только в полуэротических рассказах про пытки и расстрелы, а в остальных случаях её следует вытравливать.
— Мы не отказались от тебя, Максим. Мы хотим тебе помочь. Умерить твою гордость.
— Взрастить смирение.
— Мы не держим на тебя личной обиды.
— Ничуть.
— Никакой.
— Наши действия носят исключительно стратегический характер и направлены на твоё же благо.
— Чтобы в будущем мы снова могли дружить.
— Ты же хочешь снова дружить?
Сейчас Максим хотел преимущественно наорать и ударить (в меру сил). Но промолчал. Поморщился, проглотив несказанные слова. Вопросительно протянул руку за сигаретой.
Охрович и Краснокаменный могли сделать ему легче, кивнув.
Но не стали.
Исключительно стратегический характер и никакой личной обиды.
— Я хочу хоть что-то исправить, — закурил Максим. — Я могу хоть что-то исправить. Скажите мне, как. Вы можете?
— Ты можешь, например, помыться.
— Когда ты в последний раз мылся?
— Отоспаться и повторить вопрос на трезвую голову.
— В полном смысле трезвую, без твиревой настойки и прочих вспомогательных средств борьбы с чумой.
— Ты не мастер спринта, не беги за ушедшим автопоездом.