Чума в Бедрограде
Шрифт:
Ситуацию спасли Охрович и Краснокаменный: почуяли неладное, разговорили студентов, нашли источник слухов. Этим источником оказалась четверокурсница с кафедры истории науки и техники — общительная, привлекательная девушка, привыкшая к случайным знакомствам с самыми разнообразными людьми. Слух ей принесло как раз такое случайное знакомство: подсел в баре некто, рассказал про то, как она хороша, заказал коньяку, слово за слово, услышал, что девушка учится на истфаке, и сделал загадочное лицо. Та заинтересовалась, стала задавать вопросы. Собеседник поддался и поведал — по страшному секрету, только такой прекрасной деве! —
Разумеется, сейчас вся эта история до смешного напоминала Максиму начало чумы.
Совсем до смешного: младший служащий Бедроградской гэбни представился девушке Александром.
Когда Охрович и Краснокаменный убедительно попросили, она даже нашла оставленный Александром телефон и напросилась на свидание. Охрович и Краснокаменный с трудом, но опознали-таки в нём Гошку, голову Бедроградской гэбни. Смекнули: если голова Бедроградской гэбни знакомится с истфаковскими студентками, чтобы невзначай сболтнуть, что Габриэль у них, значит, Габриэля у них искать не надо. Провокация: Университет отправит официальный запрос к фалангам, а Бедроградская гэбня возмутится клевете и потребует не менее официальной сатисфакции.
По нынешним меркам — ерунда. По тогдашним — кошмар.
Кошмар, спровоцированный аналогичной ерундой со стороны Университета: уже тем самым вечером, когда Максим ходил говорить Габриэлю, что Дима добровольно согласился на расстрел, Ройш поднял тонны кодексов и разъяснил остальным головам Университетской гэбни, что их обманули по неизвестным причинам. Расстреливать за расшифровки нельзя — по крайней мере, без прямого указания от Бюро Патентов. Диме полагалось только заключение на Колошме.
Максим не знал этого наверняка во время беседы с Андреем — Университетская гэбня существовала тогда меньше года и состояла из людей, которые не оканчивали в общем порядке Институт госслужбы. Детальное изучение всех тонкостей взаимодействия разных уровней доступа к информации было ещё впереди.
Зачем Андрей соврал, они не сумели понять (Дима походя рассказал уже в этом мае), но удержаться от ответной гадости не смогли — отправили в Бюро Патентов обтекаемую жалобу на процессуальное дезинформирование со стороны Бедроградской гэбни.
Бедроградской гэбне, очевидно, не понравилось отдуваться за мелочи, и они решили ответить Университету не менее мелким обвинением в клевете. Только для того, чтобы оная клевета имела место, они не поленились похитить Габриэля, пустить слух среди студентов о его пребывании у Бедроградской гэбни, когда перепрятали его где-то понадёжнее.
Ради бумажной войны через посредничество Бюро Патентов Бедроградская гэбня похитила человека.
Гэбне Университетской тогда казалось, что это уже слишком. Теперь кажется, что тогда был отрядский утренник.
В итоге Габриэля искали неофициальными путями. Максим от глупого бессилия почти возненавидел Гошку лично — как первого, кто на ум приходил в связи с этим делом. А Охрович и Краснокаменный, наоборот, Гошкой тогда очень впечатлились: качеством изменения внешности, коммуникативными навыками, подготовкой.
Метелина звали Александр. Даже эту мелочь Гошка учёл.
Это сейчас Охрович и Краснокаменный смеются над его бесконечными младшими служащими, да ещё и Александрами, а тогда они у него в некотором смысле учились.
Сам Максим тогда ничему не учился (зря, как же зря), Максим просто хотел найти Габриэля и чтобы всё поскорей закончилось, потому что Габриэль ни при чём, Габриэль не должен был попадать под раздачу, не должен был ещё раз страдать за большую политику.
Габриэль нашёлся: не сразу, через месяц, без сознания, без документов, в какой-то городской больнице. Пришёл в себя в медфаковском лазарете. Когда Максим таки дошёл до него, прошептал слабым голосом: «Забери меня отсюда».
И это было оно — разрешение, позволение обращаться на ты, оберегать и нести ответственность, делать что угодно ещё. Максим сказал: «Не беспокойся ни о чём» — и даже не сразу понял, что — да, перешёл черту, да, теперь будет по-другому, будет так.
Он до сих в деталях помнил тот короткий разговор, состоявшийся много лет назад.
Черта, перейти которую немыслимо. Перейденная черта.
Это нелепо, но теперь каждый раз, когда Максим слышал в свой адрес неожиданное «ты» вместо приличествующего «вы», он невольно дёргался. Потому что в этой тривиальной смене обращения так много личного, так много важного только для Максима и Габриэля, что всем остальным будто бы просто нельзя этого делать.
Как бы смешно это ни звучало.
— Да перестан’ ты морду кирпичом квадратит’, что я, пытаю тебя, что л’? — снова тыкнул Максиму Муля Педаль.
Максим постарался не взъедаться: Муля Педаль ведь не со зла, просто…
Просто Максим больше не голова гэбни, даже не университетский преподаватель. Не заслуживает уважительного обращения от портовой швали.
Муля Педаль смотрел весело и с любопытством.
— Ты это, только не зашиби, но про тебя ж нынче всякое болтают, — осторожно начал он. — Будто б ты и припёр в Порт заразу, подлюка.
Максим открыл было рот, но Муля Педаль не дал ему встрять:
— В гэбне Портовой болтают. Точнее в ней-то не болтают, болтают вокруг неё. Ну, самые доверенные люди, близкие к гэбне. Типа меня, — Муля Педаль довольно заулыбался. — Короче, те, кто в курсах, что у нас тут не обратная ветрянка, а что похуже. Болтают, что ты змея: денежки из гэбни высосал и такую подставу обустроил, шоб одним махом и бедроградских, и наших с этого вашего уровня доступа смахнут’.
— Предельно глупо звучит, — сдержанно прокомментировал Максим, глядя мимо Мули Педали на высоченный забор из цельных плит.