Чума вашему дому

Жилло Анна

[1] Строка из песни Канцлера Ги "Дикая охота"

36

Уже в парадной я почувствовала, как дрожат и подгибаются колени. Ничего себе! Пришлось вызвать лифт, хотя обычно поднималась пешком. Вошла в квартиру, скинула пальто, стянула сапоги и прижалась затылком к двери. Губы растеклись в блаженную улыбку до ушей, а все тело — в сладкую медовую лужу.

Бог ты мой, как же это приятно,

когда тебя вот так откровенно и бесстыже соблазняют! Причем неторопливо, зная, что дичь уже никуда не сбежит. Что она сама хочет быть пойманной. Как приятно, оказывается, быть дичью, на которую охотятся.

Я хочу… он знает, что я хочу… я знаю, что он знает, что я…

В детстве мы с Люкой ставили два зеркала под углом, а между ними — зажженную свечу. И смотрели со страхом и восторгом на бесконечный призрачный коридор отражений.

Мужчин после развода у меня было… немало. Только это были все не те мужчины. И каждый раз я вспоминала слова Люкиной бабушки Милы. О том, что сильные женщины в основном привлекают слабых мужчин. Или слабых мужчин, которые пыжатся выглядеть сильными. Хлюпиков и нагибаторов. Одни тащили меня в постель волоком — хотя я и так не сопротивлялась. Других приходилось тащить мне. Ну или подталкивать в заданном направлении.

То, что происходило сейчас, — похожего со мной еще не случалось. Неужели наконец я встретила того, с кем могла быть на равных? И не только в сексе. Я почти ничего об Артеме не знала — только то, что он рассказал сам. Но почему-то была уверена: мы с ним на одной волне. Такие вещи не требуют объяснений. Их просто знаешь.

Губы горели — я до сих пор чувствовала его поцелуй. Такой странный, необычный. Прижала их пальцами, мизинцем коснулась уголка — как сделал он.

Завтра…

Это слово мягким эхом отозвалось внизу живота.

А уж какие нескромные мысли и картины лезли в голову в душе, когда теплые струйки воды ласкали кожу… словно чьи-то пальцы… или губы… Впрочем, я отталкивала эти соблазнительные образы точно так же, как днем отгоняла мысли о предстоящем свидании. Пусть будет так, как будет. Так же неожиданно и необычно.

А вот со снами этот номер не прошел. Они заявились — нахально и бесцеремонно. Похожие на самые разнузданные фильмы для взрослых. И на этот раз просыпаться было очень даже обидно. Оставалось только утешать себя тем, что действительность все-таки может оказаться намного лучше.

Утром я встала минут на сорок раньше и собиралась так, как будто не на работу, а на свидание прямой наводкой. Хотя понятия не имела, как все получится. Он позвонит — а дальше? Что толку гадать. Но, уже уходя, окинула квартиру придирчивым взглядом: не висит ли где, к примеру, лифчик на спинке стула. Или еще что-нибудь в этом роде. Конечно, после моего признания о немытых ногах это вряд ли могло сыграть значительную роль, но все равно не хотелось выглядеть неряхой. Если, конечно, мы зайдем ко мне… на чашечку кофе…

Утро из кокона ночи вылупилось прохладное, но ясное, и я пошла на работу пешком.

И всю дорогу витала где-то в облаках, пока вид клиники не заставил спуститься на землю.

— Григорьич случайно не пришел? — спросила я Сонечку, войдя в вестибюль. Та покачала головой.

Ну и отлично. Вот уж кого мне сейчас точно не хотелось видеть, так это Тараса. Пусть сидит в своей норе и думает. Что мог сделать отец в том случае, если конфликт пойдет по нарастающей, я примерно представляла. Но развивать эти мысли тоже не тянуло. Поэтому плотно занялась работой.

Чем мне нравились контрольные осмотры, так это тем, что чаще всего пациентов можно было обрадовать: все в порядке, ступай, чадо, и больше не греши. Тут, согласно методичкам, следовало провести профилактический медпросвет, но мой опыт говорил, что это пустое сотрясание воздуха. У кого в голове мозги, тот и так все понял. А если там… хм… член, тут медицина бессильна. Не считая случаев орального секса, конечно, где ее вмешательство, как правило, не требуется.

Чем ближе к полудню, тем чаще я хваталась за карман халата: казалось, что жужжит телефон, поставленный на виброрежим. Но ожил он ровно в двенадцать, прямо под далекий залп Петропавловской пушки. Я как раз отпустила последнего страдальца и открыла статистику.

— Тамара, привет!

Голос Артема звучал виновато-расстроенно, и у меня сразу все опустилось. Как хвост и уши у собаки, когда она видит, что хозяин уходит.

— Привет, — отозвалась я тускло, уже понимая, что свидание наше сегодня не состоится.

— Слушай, Том, извини, такая фигня получилась. Пришлось утренней лошадью в Москву уехать. Уже скоро там буду. Это по работе, никак было не отвертеться. Не хотел тебе раньше на приеме мешать.

— Ну что делать, надо так надо, — вздохнула я. — Когда обратно?

— В понедельник утром. Ты как в понедельник?

— После обеда. В семь закончу.

— Хочешь, за тобой заеду?

— Хочу, — наверно, так отвечает ребенок, если у него отберут конфету и пообещают такую же, но попозже.

— Договорились, — как будто поставил на бумагу подпись и печать. И добавил после паузы: — Целую.

Я растерялась, не зная, что ответить. «И я тебя?» Но пока думала, телефон известил, что соединение завершено.

— Тома, какой-то гад тебя продинамил? — с лисьей улыбочкой спросила Ленка, складывая в лоток пробирки.

— Ну… не то чтобы совсем, — вздохнула я. — Но как-то так.

Солнце спряталось — очень в настроение. Северный ветер сменился западным, который всегда тащил с собой ненастье. Хотя я любила этот короткий промежуток между солнцем и дождем, когда задыхаешься от резких порывов шквала. Любила гулять в такую погоду по набережным, глядя, как поднимается в Неве вода.

«Петербурженке и северянке, люб мне ветер с гривой седой, тот, что узкое горло Фонтанки заливает невской водой…»[1]

Это я-то северянка? Хотя почему нет? Родились мы с Тарасом в Питере. В знаменитой Снегиревке.