Чувство Магдалины
Шрифт:
– А вы что, и впрямь пропадали?
– Да нет, конечно! Я ж говорю – она в прошлой жизни полководцем была! Вот и в данной ситуации свою тактику ведения боя разработала! С одной стороны, вероломно напала и территорию захватила, с другой – вроде как доброе благородное дело сделала, – с болью в голосе сказала Маша и махнула рукой: – Да ну, не хочу о ней говорить…
– Не хочешь, так и не будем, ладно, – согласился Лео. – Может, в кафе посидим?
– Не хочу… Давай лучше к морю пойдем, сейчас на пляже почти никого нет. Я знаю одно уютное местечко, где на камнях сидеть удобно,
– Что ж, идем.
Уютное местечко представляло собой пару гладких больших валунов, на которых можно было вполне комфортно усесться вдвоем – один камень был больше по размеру и подпирал собою другой, так что получалось что-то вроде скамьи. У ног тихо плескалось море, закатная солнечная дорожка дрожала рябью, приманивая к себе припозднившихся купальщиков.
Маша скинула босоножки и устроилась на камне, поджав ноги и обхватив колени руками. Вздохнув, проговорила тихо:
– А у нас в Камышах море красивее, правда? И пляж лучше… Здесь галька серая, никакая, а у нас песок… Помнишь, как он светится на солнце? Не зря наш пляж Золотым называют… Мне кажется, и воздух у нас другой. И дорога с пляжа через камыши… Идешь, а они шуршат, будто разговаривают о чем-то, шепчутся…
– Да уж, – согласился Лео, – местечко весьма романтическое, согласен. А золотой песок и заросли камышей – особые достопримечательности. Но народ все равно Феодосию предпочитает, хоть и пляжи здесь не такие удобные.
– Да ничего не понимает твой народ… Едут из своих душных северных городов, чтобы снова попасть в такой же душный город, только южный…
– А ты была когда-нибудь в северном городе? – спросил Лео.
– Нет. Я дальше Крыма нигде не была. Я обыкновенная серая мышка, которая выросла на окраине южного города. Ничего во мне особенного нет… Я даже не понимаю, с какого перепугу вы вдруг ко мне подкатили на пляже – втроем… Помнишь?
– Помню, конечно. И зря ты так говоришь, никакая ты не серая мышка. Мы долго за тобой наблюдали, между прочим, да… Как ты из моря выходишь, как на песке лежишь, как мороженое ешь…
– Да? – удивилась Маша. – А я не замечала…
– Так и мы тоже ненавязчиво наблюдали, – улыбнулся Лео.
– Развлекались, да?
– Ну… Можно и так сказать.
– А почему решили подкатить?
– Не помню уже… Это Платон такую идею подал, а мы подыграли. Почему бы, говорит, нам не познакомиться с этой юной нимфой?
– Значит, это Платон… – пригорюнилась Маша. – А ты, значит, за компанию…
– Ну да. Я до сих пор удивляюсь, почему ты меня выбрала. Я ж молчал в основном, когда Платон тебя охмурял, а Антон ему поддакивал.
– Да помню, помню…
– И все же, Маш? Почему ты меня выбрала?
– Я не выбирала. Выбирают, когда сомневаются, какой вариант лучше. Не надо было мне никаких вариантов. Я просто сразу все поняла про тебя и про меня…
– И что ты поняла?
– Что я нужна тебе, – просто сказала Маша. – Именно я. Именно тебе.
– Ты меня пожалела?
– Нет, что ты… Хотя да, может, и впрямь пожалела.
– Ты увидела причину для жалости?
– Нет, все не то, Лео, не то… Понимаешь,
– Значит, все-таки пожалела? – не унимался Лео.
– Нет. Я тебя полюбила.
– Что, так сразу и полюбила?
– Да. А что здесь такого? Разве не бывает, чтобы вот так, сразу? И знаешь, как моя мама говорила? Женская любовь – это и есть жалость.
– Да уж, довольно странное утверждение, – нахмурился Лео. – Не думаю, что твоя мама была права. По крайней мере, я особой жалости не наблюдал у тех, кто меня любил. И сам жалостью никогда не страдал.
– Да ты просто никогда об этом не задумывался, Лео! – воскликнула Маша. – Жалость к человеку чувствуешь не оттого, что он жалкий, а оттого, что сердце навстречу болит и помочь очень хочется, если даже помочь не можешь! Я ведь даже не спросила ни разу, отчего у тебя глаза такие грустные, правда? Не спросила, но знаю, что в тебе много, очень много грусти… И растерянности… И что тебе очень больно, и не знаешь куда идти… Я все это очень чувствую, Лео…
Лео ничего не ответил, только чуть приподнял бровь и слегка улыбнулся. Со стороны это выглядело так, будто откровения девушки его забавляют, и даже есть необходимость снизить их градус… Деликатно так, хотя и надо бы успеть насладиться этими откровениями… Кому ж не понравится, когда юная девушка так искренне в своих чувствах признается?
Вздохнув, он обнял Машу за плечи, слегка встряхнул. Наклонившись к уху, проговорил тихо и ласково:
– Странная ты, Маша. Даже не знаю, что ответить на твой порыв. Я понимаю, что он довольно искренний, но… Не верю я в женские искренние порывы, уж прости меня. Нет, я не хочу тебя обидеть, не думай… Может, просто сейчас время такое, а ты с ним не совпадаешь… Может, этот морской берег и впрямь родил новую Ассоль… Кто знает, кто знает? В любом случае не обижайся на меня, пожалуйста, ладно?
– Я не обижаюсь, – мягко улыбнулась Маша. – Ты просто жизни не знаешь, Лео.
– О-па! – захохотал Лео. – Это уже что-то новенькое. Я не знаю жизни? А ты, выходит, ее больше меня знаешь?
– Да, я знаю больше, – уверенно проговорила Маша. – Потому что я умею чувствовать. Потому те женщины, которые у тебя были, никогда тебя по-настоящему не любили.
– То есть не жалели меня, ты хочешь сказать?
– Да. Не жалели. Они были злые. Они думали только о себе.
– А ты, значит, добрая, да? – ехидно прищурился Лео.
Но Маша не заметила его ехидства и кивнула:
– Да, я другая.
– И ты готова любить всех, кому очень грустно, кому очень больно и кто заблудился в этой жизни? Но ведь таких очень много, Маш… Куда ни плюнь, сразу в заблудшего попадешь. А они особо до женской жалости бывают охочи, заблудшие-то. Одна вот такая тоже любила всех, Марией Магдалиной ее звали. Потом пришлось от семи бесов ее излечивать.
– Ну зачем ты так… – сдерживая подступившие слезы, проговорила Маша. – Ты же прекрасно все понял, что я хотела сказать… Что я одного тебя люблю… Да, люблю! И прямо говорю об этом! Люблю…