Чувствуй себя как дома
Шрифт:
Нужно было сразу домой.
Тора облокачивается на перила.
– Ты прав, Захар. Мы разные. Чересчур… – проглатывает она всхлип. – Пожалуйста, не сердись на меня, но… мы расстаемся.
Рас-ста-ем-ся.
Странное слово.
Картонное.
Вот бы сделать из него самолетик и скормить Пашке!
Я хватаю Тору за плечи. Наверное, сама не поняла, что ляпнула.
– Смешно-о-о!
– Нет, не смешно, Захар.
– Подожди. – Это сон, всего лишь сон. – Ты… серьезно?
– Более чем.
– Да ладно тебе.
Я обнимаю ее, пытаюсь удержать, но она выскальзывает, как рыбешка. Тает, как снежинка на ладони.
– Захар…
– Прости, прости, прости, – тараторю я, не позволяя ей договорить.
– Да послушай же ты! – рявкает она и отталкивает меня. – Я не обижаюсь на тебя. И решила все до того, как ты нас нашел.
До.
– Значит, я прав насчет Пашки.
– Нет, нет, нет! – горячо мотает головой Тора. – Мы с тобой не будем вместе, но он здесь ни при чем. Ты поступишь в университет, найдешь хорошую работу в городе, забудешь обо всем, что творилось с тобой здесь. Ты станешь нормальным.
– Давай со мной.
– Не могу.
– Да чего ты, Тора!
Я до сих пор надеюсь превратить слова Хлопушки в шутку. Вцепляюсь в ее запястье, но она подскакивает и высвобождается.
– Мы расстаемся, Захар, – уже тверже повторяет Тора.
Она убегает от меня, как от маньяка, без оглядки, спотыкаясь, по колючкам и крапиве, а я смотрю ей вслед и проглатываю последний вопрос.
Что со мной не так?
Я просыпаюсь.
Ем яичницу.
Иду к Ворону и иногда сталкиваюсь с ней там. Если нет – встречаю по пути домой.
Прошу ее еще раз обо всем подумать.
Обещаю, что никуда не уеду, и пусть она хоть сто раз будет против.
Изо дня в день.
Но Тора непреклонна, упертая девчонка. Через неделю она уже не обводит Облако и наши отпечатки. И тогда я понимаю – все кончено.
Я вспоминаю тот день: Пашку, как он держал ее за локоть, тихое «обещай», горькую уверенность. Это я виноват, точно. Я был груб.
А можно и просто – я был.
Я посылаю куда подальше учителей и подготовки. Матушка бьется в истерике. Еще бы, экзамены через месяц, а я до сих пор не взял в библиотеке учебники. Батя потерял всякую надежду образумить меня и теперь вовсе не обращает внимания на мои выходки.
Неудавшийся сын. Поломанный.
Должно быть, они бы спрятали меня под диван, туда, где валяется бракованный паровоз, если бы у нас разрешили самосуд.
8
Анна
[После]
Изо дня в день я наблюдаю за Илоной, Павлом и Темычем: как они вскапывают огород, как по вечерам кутаются в колючие пледы и бродят по улицам, как шутят друг над другом – мне интересна каждая мелочь. У них все идеально ровно. Нет ни изъянов, ни торчащих ниточек. Если бы они были платьем, то определенно самым лучшим в мире.
По ночам я записываю это и сразу же порываюсь
Я знаю, каково оно, потому что сама расщепляюсь. Но – продолжаю писать. Через силу. Без этого я быстрее состарюсь. За себя и за книгу. Пока история внутри, она будет грызть меня, плодить болезни и бессонницу. Сюжетам нужно жить на бумаге, а не в голове. Голова – плохой дом, без евроремонта.
Облако ютится на краю стола, молчаливо сочувствует. А я все отчетливее понимаю, что этот кот мой. Мой с детства.
В субботу Градинаровы – какая замечательная у них фамилия! – вновь зовут меня покататься на троллее.
Я прошусь к Лидии в кухню и пеку пирожки, чтобы хоть как-то отблагодарить эту семью за то, что они вдохновляют меня писать книгу.
Мы топчемся у обрыва. Море закипает, бьется об скалу, вопит нам, чтобы мы убирались. Люди надоели ему миллионы лет назад.
Здесь, вдали от поселка, почти никого нет – лишь палатки у горизонта, грязный спринтер, оборудованный под дом, да старенькая «Волга» Градинаровых.
Слева – пропасть. Дальше – маленький выступ и снова пропасть. Точно по скале потоптался великан, и она частично обрушилась. От раскидистого клена, под которым мы устроились, далеко-далеко тянется троллей, растворяется в тумане, несется навстречу тучам.
Павел вытряхивает из рюкзака карабины, Илона проверяет крепления, Темыч не моргая смотрит на море, шевелит губами, будто у них с волнами свой язык.
– Ну что? – Павел с наслаждением втягивает соленый воздух. – Кто первый?
Я кошусь на троллей. Если он треснет, меня размажет по скалам, а туман заметет следы.
– Аня, вперед, – подмигивает Илона.
Я глотаю нервный смешок. Что, если троллей ведет прямиком в пекло? Или в пасть волнам?
А впрочем, это мне и нужно. Сама я не соскребу прошлое – потребуется нечто острое, нечто тающее в тумане и ведущее в никуда.
Темыч роется в рюкзаке отца и вытаскивает игрушки. Рассаживает их, чтобы они полюбовались, как я исчезаю.
Павел закрепляет на мне страховку, защелкивает карабины.
– Удачи. – Он окидывает меня пристальным взглядом. – Где-то посредине пути выступ. Во-о-о-н там. Заметили? Можете, конечно, чиркнуть по нему ботинками – сам обожаю так делать, но лучше не рискуйте, подошвы сотрете. Лучше подогнуть ноги.
Я шагаю к пропасти. Трава вытоптана. Должно быть, Градинаровы часто катаются на троллее.
– Вас столкнуть?
Илона подкрадывается бесшумно, и я вздрагиваю.
– Н… Нет.
– Через пять минут я тоже буду на той стороне, не переживайте.
Я набираю в легкие влажный воздух, ветер бьет в спину, и…
Я обгоняю его. Ускоряюсь с каждым ударом сердца. Подо мной – вечность; следы великана бездонны. Дышать трудно, невыносимо. На языке – соль. Море целует меня, в горле клокочет: «лечу, лечу, лечу». Адреналин сочится через поры.