Чужак из ниоткуда 4
Шрифт:
— Пешком дойти можно, — сказал я.
— Можно, но мы не пойдём. Наша задача по приземлении подать сигнал бедствия, разбить лагерь из подручных материалов и продержаться двое суток. Через двое суток нас заберут вертолётом.
— Просто сидеть на месте? — спросил я.
— Это не просто, — сказал Юджин. — Я сидел. На самом деле очень трудно. Хорошо показывает, ху из ху. Как это по-русски…
— Кто есть кто, — перевёл я. — Понятно. Выживание в условиях пустыни и заоднопритирка характеров.
— По два литра воды на брата, — добавил Быковский. — Еда — из НАЗ [5]. Через сутки прилетит вертолёт с врачом, проверит наше состояние.
—
— Отставить, стажёр, — сказал Быковский командирским тоном. — Вертолёт через сутки, врач, проверка, и затем ещё через сутки нас заберут. Вопросы?
Вопросов не было. Я извинился за неуместное замечание насчёт врача.
— Это всё подростковые гормоны играют, Валерий Фёдорович, — объяснил. — Не всегда удаётся сдержаться.
— Ничего, бывает, — кивнул Быковский. — Кстати, можешь обращаться ко мне на «ты». В одном экипаже «выкать» не принято. Не говоря уже о том, что мы оба звёздочки Героев Советского Союза носим. Кстати, не забудь снять перед вылетом.
— Понял, — сказал я. — Но имя-отчество пока оставлю. На «ты», но Валерий Фёдорович. А в особых случаях — товарищ командир. Нормально?
— Вполне.
Двадцать девятого сентября, в субботу, в семь часов утра, уже знакомый мне самолёт АН-2, «Аннушка» оторвался от бетона взлётно-посадочной полосы, набрал высоту и взял курс на юг.
Нам предстояло лететь чуть меньше часа. Затем — выброска и далее по плану.
Непогода налетела внезапно.
Только что над нами было голубое сентябрьское небо Туркмении, и вот уже порывы ветра раскачивают самолёт, а грозовые тучи, похожие на фантастические горы, вырастают на горизонте с пугающей скоростью.
— Откуда она взялась? — удивился Быковский. — Был же нормальный прогноз погоды?
— В Калифорнии так бывает, — авторитетно заявил Юджин Сернан. — Чистое небо и вдруг — на тебе. Я однажды так попал на своём «Фьюри» [6].
— Облетел? — спросил Валерий Фёдорович.
— Нет, горючего было мало, пришлось разворачиваться и удирать на запасной.
Быковский поднялся с места и направился в кабину к пилотам. Посовещавшись с ними какое-то время вернулся к нам.
— Внезапный грозовой фронт с севера, — доложил. — Широкий, почти семьдесят километров. Высота — больше десяти. Ничего, как говорится, не предвещало. Ветер поменялся и… Ох уж эти мне синоптики, вечно у них так.
— Скорость какая? — спросил Юджин.
— Приличная. Под восемьдесят километров в час шпарит.
— Шпарит?
— Движется.
— Шпарит… надо запомнить. А наша скорость?
— Мы быстрее. Сейчас сто восемьдесят в час, но можем и прибавить, если что.
— Получается, только убегать? — спросил Сернан. — Перепрыгнуть не выйдет на этом самолёте. Или облететь можно?
— Пока летим прежним курсом, — сказал Быковский. — На земле думают, что делать.
Прошло ещё пятнадцать минут. Мы продолжали лететь на юг, а грозовой фронт, казалось, даже приблизился, хотя это было невозможно, мы летели быстрее.
— Разрастается, — сообщил Быковский, снова вернувшись из кабины пилотов. — Похоже на супергрозу. Явление для этих мест и в это время крайне редкое. Так что всё отменяется. Летим в Кушку, там переждём непогоду.
— Неожиданно, — сказал я. — Тахта-Базар разве не ближе?
— Ближе, — сказал Быковский. — Но его скоро может накрыть. Поэтому Кушка. Что-то везёт мне на этот город.
— А про меня
Кому как, а для меня известие было радостным. Чёрт с ней, с тренировкой. Про себя я с самого начала считал, что она не нужна. Ну какая пустыня, скажите на милость, если возвращаться мы будем на гарадском космокатере, который спокойно сядет, где угодно (в нашем случае на аэродроме Чкаловский)? Скорее всего, в данном случае сработала обычная бюрократия. Написано «выживание в пустыне» — значит, выживание в пустыне. И точка. Что ж, как говорится, не было бы счастья да несчастье помогло. Навестить перед полётом Кушку — это настоящий подарок судьбы.
Оставшиеся полчаса до посадки я как раз о вывертах судьбы и размышлял. Если не брать в расчёт Господа Бога (а его и не стоит брать в расчёт. Надеяться можно, а брать в расчёт нельзя, — велики шансы очень сильно просчитаться), то мы привыкли думать, что наша жизнь подчинена нашей собственной воле. Во многом это верно. Даже те, о ком говорят, что они плывут по течению, подчиняясь обстоятельствам, выбирают такой путь самостоятельно.
Я вспомнил гениальное исполнение Владимиром Высоцким не менее гениального монолога Гамлета в переводе Бориса Пастернака, когда актёр сначала размышляет на полутонах, а потом уже ревёт всей мощью своего хриплого голоса и мятежного существа прямо в зал, прямо в уши и души зрителей:
Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними? Умереть. Забыться…
Н-да. Как там? Уснуть и видеть сны.
«Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят?» — спрашивает Гамлет.
У меня, возможно единственного разумного существа во вселенной, есть ответ на этот вопрос. Потому что мой смертный сон превратился в жизнь. В этой жизни мне снова снятся сны, похожие на прежние, да и сама жизнь, подчиняясь моей воле, стремится быть похожей на ту, которой я жил на Гараде. Но разве по моей собственной воле это случилось? Конечно, нет. По собственной воле Серёжи Ермолова и Кемрара Гели они оба спасали жизни других существ, это верно. Но чья-то другая воля выбрала место и время для того, чтобы провести удивительный эксперимент, в результате которого теперь живу я — Серёжа Ермолов и Кемрар Гели одновременно. Время — тысяча девятьсот семьдесят первый год от Рождества Христова, февраль. Место — город Кушка, Советский Союз, планета Земля. Назовём это волей судьбы. За неимением лучшего. И вот теперь, спустя два с половиной года, судьба опять приводит меня в этот город. Спасибо тебе, судьба. Кстати, неплохо бы сходить на Таганку до отлёта, давно не был. Спектакль какой-нибудь посмотреть, узнать, как дела у Владимира Семёновича, да и вообще. Решено. Как вернусь в Москву, выберу время, приглашу Татьяну и сходим. Даже у космонавтов должны быть дни отдыха.
Под крылом нашего АН-2 поплыли знакомые рыжие сопки, выгоревшие за лето под беспощадным кушкинским солнцем. Самолёт пошёл на снижение и вскоре покатился по хорошо утрамбованной грунтовой взлётно-посадочной полосе. Затормозил, развернулся, остановился. Умолк двигатель, остановился винт.
Командир нашего воздушного судна — молодой лётчик с лейтенантскими погонами — открыл дверь салона, опустил трап.
— Прибыли, — доложил весело. — Парашюты и НАЗы можете оставить здесь, мы проследим.