Чужак

Кларк Саймон

А последовало вот что.

Как я уже сказал, в Саду Мира, где убили Линн, все было вычищено и убрано. Я пошел туда, как только боль в глазах немного ослабла. И этими самыми глазами, горевшими, как пара раскаленных камней, увидел, что кирпичей уже нет, как нет и стола, на котором лежала Линн. Сцену украшали горшочки с цветами. В воздухе стоял запах какой-то дезинфицирующей дряни. Должно быть, ее лили щедро, не жалея, целыми галлонами.

И вот что еще: никто не хотел говорить о случившемся. Никто.

Даже когда я завел речь об этом в присутствии Бена, он тут же сменил тему. Стоило мне упомянуть о Линн, как он повторял:

— Забудь, Грег. Давай

оставим эту тему.

Меня бы уже не удивило, если бы Совещание выступило с еще одним предупреждением, запрещающим не только произносить имя Линн, но и вообще затрагивать тему ее убийства в какой бы то ни было форме.

Но и на этом дело не кончилось. Не скажу, что горожане намеренно и явно игнорировали меня, но встречаться со мной взглядом избегали. Когда я проходил мимо, они вдруг начинали смотреть на часы или разглядывать какое-нибудь дерево. Любой предлог был хорош, лишь бы не замечать Грега Валдиву. А уж если по какой-то причине им приходилось разговаривать со мной, то делалось это с такой холодной вежливостью, словно я — а не они! — совершил нечто постыдное. Вот ублюдки! Ведь это они убили Линн. Не я. Но обращались со мной так, как тогда, когда я делал за них грязную работу, зарубая топором забредшего в город чужака.

Даже когда я снова начал развозить дрова, люди, завидев мой грузовик, спешили укрыться в доме. На одной улице мальчишки закидали мой пикап тухлыми яйцами. Не самое худшее преступление века, но когда я вылез из кабины, чтобы соскрести с ветрового стекла не поддававшиеся дворникам следы желтков, их родители повернулись ко мне спиной. Не надо быть знатоком языка тела, чтобы понять — взрослые поощряли этих милых, благовоспитанных детишек, швырявших эти чертовы яйца.

Так что несколько последующих часов я перемещался как бы в вакууме. Жестокость в отношении женщины, которую они заставили спать со мной, потрясла меня. Потрясла настолько, что все вдруг предстало передо мной в странно искаженном виде — деревья, дома, магазины. Наверное, это был посттравматический синдром.

Я даже потерял ощущение вкуса и запаха. Еще один верный признак шока. Не помогало и то, что люди воспринимали меня как прокаженного. Где бы я ни появлялся, вокруг меня сразу образовывалась пустота.

Хотите посмотреть, как быстро может опустеть закусочная? Тогда представьте, что я вхожу в зал. Все делалось очень вежливо. Никто ничего не говорил, просто посетители незаметно выскальзывали за дверь. Оставалась только официантка с фальшивой, точно приклеенной улыбкой, радушной и теплой, как кусок льда.

Не удивительно, что я решил убраться.

Сначала я попытался найти убежище в виски.

Когда это не сработало, я взял лодку. Не пора ли совершить романтическую полуночную поездку?

Так меня занесло в старый добрый город-призрак, Льюис.

Я сидел в лодке, в полной темноте, понемногу приходя в себя. На это потребовалось некоторое время. Тишина. Никаких звуков. Только ласковый плеск волн, набегающих на паромный причал, где я привязал моторку.

Конечно, я не помнил, как ее привязывал. Виски оказалось куда сильнее, чем представлялось мне, когда я его пил. Прошло минут десять, прежде чем глаза приспособились к суровой реальности, сменившей кошмар забытья. Вот пустая бутылка, скатившаяся на дно лодки. Вот расстеленный на сидении пиджак. Взгляд прополз по бледной ленточке каната, поднялся по бетонным ступенькам к стене пристани.

Тянуть не стоит. Пора немного прогуляться.

Я вылез из лодки и, ни разу не споткнувшись в темноте, поднялся по ступенькам.

Наверху я повернулся и посмотрел в ту сторону, где мирно, как невинный ребенок, почивал Салливан.

Было уже за полночь, и электричество отключили. Ни уличных фонарей, ни светящихся окон, — никто не указывало на то, что этот паршивый городишко вообще существует.

Черт возьми, Салливан сошел с ума, рехнулся, слетел с катушек. Город сумасшедших. Но он маскировал свое безумие страшным, бьющим в глаза здравомыслием. Как пьяница, старающийся делать все с абсолютной точностью в надежде, что никто ничего не заметит. Так и Салливан. Все притворялись, все из кожи вон лезли, демонстрируя нормальность. Но кому? Небесам? Истинный смысл их послания миру был ясен любому, имеющему глаза: Мы безумны. Мы знаем, что мы безумны. Мы только притворяемся, что мы не безумны.

Завтра жизнь в городе потечет по обычному руслу. Люди будут делать вид, что с миром ничего не случилось, что все нормально (хотя достаточно включить радио или телевизор, чтобы не обнаружить ничего, кроме пустых, навечно замолчавших каналов). Горожане будет мыть машины, готовить ланч у бассейнов, смотреть кино, ходить в кафе, играть в теннис, прогуливать собачек, болтать с соседями, хвастать школьными успехами малыша Джои или крошки Мэри.

Теперь вы понимаете, почему мне пришлось убраться оттуда? Потому что Салливан и меня свел бы с ума.

И вот я вошел в город-призрак.

Точнее в то, что от него осталось. Большая часть зданий в центре была сожжена до основания. Сохранившие стены и перекрытия превратились в скелеты. И повсюду, куда ни глянь, тьма. Чем дальше я продвигался в застывшей тишине, ощущая непонятного происхождения вонь, резкий запах горелого дерева, пластика и человеческой кожи, тем острее сознавал, что эта тьма совсем не та, которая ассоциируется с ночью. Дело было не просто в отсутствии света — меня окружала тьма, тьма, тьма. Мрак… как будто это черный туман выполз из озера. Мрак проникал через двери и окна, разливался, подобно вышедшей из берегов реке, по улицам. Черный мрак. Сырой мрак. Кромешная тьма. Тьма, которую чувствуешь. Можно было протянуть руку и потрогать эту холодную, сырую тьму, как трогаешь пальцами холодное, неподвижное, окоченелое лицо умершего дедушки.

За «Бургер Кингом», остывшим и неживым, как и положено трупу, обнаружилась деревянная скамейка. Я присел передохнуть. Так вот каково оно, оказаться одному ночью в городе-призраке. Тишина и тьма, фантомы-близнецы, населяющие пустынные улицы.

Повсюду валялся мусор: проржавевшие автомобили, битое стекло, обломки бетона, картонные коробки. Я даже увидел бриллиантовое ожерелье, зацепившееся за женскую туфлю, и человеческие черепа. Сотни черепов. Длинные берцовые кости, на некоторых полоски мяса. Наверное, такого рода падаль не вызывала аппетита даже у крыс.

Я сидел, ощущая омывавшую меня тьму. Ее волны накатывали, рушились, придавливая меня своей тяжестью. Из тьмы появлялись образы. Я видел лежащую на столе мертвую Линн. Ее груди, раздавленные кирпичами. Я слышал хруст ломаемых ребер.

Сердце стучало тяжело и гулко. Тьма как будто менялась, становясь более густой, более темной. Я вдыхал ее, чувствуя, как бархатистый мрак наполняет легкие, подобно черной озерной воде. Через легочную ткань он просачивался в кровь, смешивался с ней и растекался по артериям. Темно-багровая волна устремлялась в мое сердце.